Стиккисхоульмюр, ноябрь 1686 года
Отерев с ключа кровь, Пьетюр поворачивается к Роусе и Паудлю.
– Мне нужно напоить Йоуна. Побудьте пока тут.
Роуса боится, как бы что-нибудь не выдало, что она побывала на чердаке. Но она не может последовать за Пьетюром, не возбудив подозрений.
Он взбирается по лестнице, и она представляет, как он сейчас войдет в темную комнату, опустится на пол подле Йоуна, потом подойдет к кречету и, быть может, бросит ему птенчика или крысу.
Она вспоминает жуткие глаза птицы, следившие за ней, и поеживается.
Паудль садится на скамью рядом с ней.
– Пьетюр рассказал мне, что там на чердаке.
Роуса вздрагивает, но старается, чтобы голос ее прозвучал равнодушно:
– Да?
– Там разные бумаги Йоуна – по хозяйству, по делам селения. Он настаивает на том, чтобы сохранить документы в тайне, а Пьетюр считается с его желаниями.
Роуса открывает было рот, но тут с лестницы едва ли не скатывается Пьетюр, бледно-зеленый, как молочная сыворотка. Не успевают они спросить, в чем дело, как он выпаливает:
– Йоуну стало хуже. Намного хуже. Его рана…
У него вырывается вопль отчаяния, и он с такой силой бьет кулаком в стену, что на одной из досок появляется трещина.
– Позволь мне. – Роуса встает и идет к лестнице.
Пьетюр преграждает ей путь.
– Нет, тебе туда нельзя.
– Позволь мне его увидеть. Он мой муж. Ты же не дашь ему умереть? – Роуса смотрит прямо в необыкновенные глаза Пьетюра и чувствует, что Паудль стоит у нее за спиной, так близко, что дыхание его обжигает ей шею. – Ну же! – Впервые она позволяет себе говорить в таком тоне. – Если тебе дорога его жизнь…
Пьетюр закрывает глаза и вздыхает, а потом начинает взбираться на чердак.
Роуса поднимается следом, Паудль за ней. Ноги ее дрожат.
Ведущая на чердак дверь отворена, и за ней по-прежнему темно. Пьетюр зажигает свечу, и от дрожащего огонька на стенах пляшут тени. Противоположного конца комнаты не разглядеть: и колыбелька, и кречет тонут во мраке.
Йоун дышит прерывисто. Он стал еще бледнее прежнего, черты заострились.
Не успевает Роуса приблизиться к нему, как Пьетюр командует:
– Стой тут.
Он берет шерстяное одеяло и бросает его на пол в дальнем углу, куда не достает свет свечи, неподалеку от колыбельки и насеста. Этот странный поступок явно должен как-то объясняться. Роуса вглядывается во мрак. Половицы, лишь частично укрытые одеялом, все испещрены глубокими царапинами. Словно на них что-то вырезано.
Пьетюр пристально, как будто даже с вызовом, смотрит на нее и говорит: