Пьетюр помог мне приладить на дверь замок из переплавленной болотной руды. Мы отнесли на чердак тюфяк и ночной горшок, и Анна, потерянная, как малое дитя, позволила нам уложить себя на свою новую постель и укутать одеялами.
Я мучительно раздумывал над тем, оставлять наверху колыбельку или нет. Анна, конечно, видит в ней жестокую насмешку. Однако, убрав ее, я нанесу своей жене последний удар: это подтвердит, что она никогда не понесет от меня ребенка.
Несмотря на протесты Катрин, я запретил ей приходить, «чтобы не заразиться», и велел объявить сельчанам, что Анна больна. «Ей стыдно показываться людям, – сказал я. – Она на себя не похожа».
Это была правда: как только Анна очнулась от полузабытья и поняла, что ее заперли, она принялась раздирать лицо ногтями и рычать, подобно дикому зверю. Она билась в дверь и вопила, чтобы ее выпустили. Всякий раз, как я уже готов был сдаться и отпереть замок, Пьетюр тут же напоминал, почему этого делать нельзя.
– Эйидль придет погреть руки у костра, на котором она будет гореть. И мы вместе с ней.
Когда Анна утихла, я подумал, что она успокоится и станет послушней. Я надеялся, что мы сможем выпустить ее.
Но когда я отворил дверь, она сидела в дальнем углу и чертила что-то на полу острым камнем. Я окликнул ее, но она продолжала чертить; чтобы привлечь ее внимание, пришлось схватить ее за руку. Но и тогда она взглянула только на пальцы, обхватившие ее запястье, как будто не узнавая ни мою, ни свою собственную руку.
– Как поживаешь, муж мой? – Она улыбалась такой же застывшей улыбкой, какую я однажды видел на лице повешенного.
Я посмотрел на знаки, которые она вырезала на полу, и ощутил желчную горечь во рту.
– Что это? – воскликнул я. Она проклинала меня? Или это было заклинание, призывающее злых духов? Может статься, эти каракули выдавали мои секреты? – Что ты написала?
– Только правду, – прошептала она, слабо улыбаясь, и я понял, что она погубит нас всех. Мало было запереть ее на чердаке. Она все уничтожит. Что будет с Пьетюром? Сельчане без колебаний обвинят его в колдовстве.
Я не мог не думать о том, насколько легче стало бы нам всем, если бы она исчезла. Я ненавидел себя за столь отвратительную мысль; наверняка это дьявол внушал мне ее. Но желание это затаилось в дальнем уголке моей души. Мне хотелось потушить в Анне искру жизни.
На другое утро, когда я пришел на чердак, она сидела у стены. Она улыбалась и казалась почти безмятежной. У меня отлегло от сердца. Я присел рядом и погладил ее по щеке.
– Похоже, тебе легче, любовь моя.
– Мне намного легче, Йоун. – Она прильнула ко мне, все еще улыбаясь. Я погладил ее по волосам, и она повернула голову, потерлась щекой о мою ладонь, а потом приподнялась и оказалась у меня на коленях.