Я вытаскиваю нож. Он посверкивает в лунном свете, указывая мне известный путь к избавлению внутри меня самого, который я мог бы избрать. Нет. Я сажусь на корточки у входа в пещеру, в том самом месте, где лунный свет сходится с тенью, и жду.
Паудль исчез из Стиккисхоульмюра той самой ночью, как и обещал.
Наутро Катрин отправилась рассказать об этом сельчанам, и я встретил ее выжидающим взглядом. Она угрюмо кивнула. Их замысел сработал: люди поверили, что преступник – этот чужак, который выследил Анну, зарезал ее и спрятал тело подо льдом.
Я видел, как побледневшая Роуса выслушивает Катрин и отворачивается.
Когда я спросил, что так встревожило ее, она отвечала:
– Это ненадолго. Даже те, кто не знает Паудля, рано или поздно усомнятся в его виновности. Он не был знаком с Анной – зачем ему убивать ее?
– Он ведет себя так, будто виновен, – сказал я. – И они знают, что люди совершают злодейства, когда оказываются во власти дьявола.
– Они глупцы, – отрезала Роуса и зашагала в хлев.
Пьетюр подошел ко мне.
– Она права, – тихо сказал он.
Я кивнул.
– Знаю. Но будем надеяться, что бегства Паудля окажется достаточно. Если Эйидля удалось обмануть, надежда у нас есть.
Но даже произнося эти слова, я понимал, что оба они правы. Эйидль не успокоится, покуда не уничтожит меня. А обвинив мою вторую жену в убийстве первой, он как раз сумеет достичь желанной цели.
Мы решили похоронить Анну на холме. Я рассчитывал, что нас будет четверо и я смогу предаться скорби о былом, не чувствуя на себе чужих оценивающих взглядов. Однако пришли все сельчане – даже те, кого ранило обвалившейся от снега крышей. Похороны тех несчастных, которые погибли под завалами, были назначены на ближайшее время.
Пьетюр сказал, что мы с ним вдвоем должны нести Анну к ее могиле, но от одной этой мысли меня замутило – наверное, потому, что мне вспомнилась та ночь, когда мы тащили ее окровавленное тело по льду. Я по-прежнему помнил, как ее холодная щека касалась моей, будто мы с ней слились в извращенных любовных объятиях.
И поэтому, когда Катрин возразила, что Анну должны нести женщины, я согласился. Мы с Пьетюром поднялись на холм и ждали там с остальными сельчанами.
– Будем надеяться, что на этом все кончится, – прошептал он.
Я натянуто улыбнулся ему в ответ и прочел в его необычайных глазах, похожих на глаза дикого ястреба, то же дурное предчувствие, которое терзало меня самого. У Пьетюра за поясом торчал нож, и у меня тоже.
Дождь перестал, тучи разошлись, и непривычный для поздней осени солнечный свет залил морскую гладь. Я смотрел, как падают на землю четко очерченные лучи, как будто с небес проливаются сияющие потоки.