Произнося эти слова, я уже знал, что они правдивы. Я был виноват в том, что этот несчастный младенец, лежащий поперек в ее утробе, погиб. Она повредилась в уме, она лишилась надежды, она блуждала по холмам из-за меня. Я убил ее, и это так же верно, как если бы я набросился на нее с ножом. И теперь я должен был наконец раскаяться и заплатить за свое преступление.
Толпа сомкнулась вокруг меня. Я не сопротивлялся, когда они волокли меня по земле, когда плевали мне в лицо. Олав дважды ударил меня в живот, но я почти ничего не почувствовал.
Несмотря на слезы Роусы и ярость Пьетюра, меня притащили к землянке. Я знал, что мне должно быть чудовищно страшно, но почему-то чувствовал такое торжество, как будто содрал с себя один за другим несколько слоев одежды и вместо испещренной шрамами иссохшей плоти обнаружил пышное оперение. Пускай люди смеются надо мной, но мысли мои теперь крылаты и парят высоко в небе. Роуса спасена. Пьетюр тоже. Я заулыбался, а потом и вовсе засмеялся.
Олав снова и снова бил меня, но хохот пузырился у меня на губах, как если бы ледник, долгие годы укрывавший вершины гор, внезапно растаял и превратился в бурлящий поток.
Когда Олав уже собирался втолкнуть меня в землянку, Пьетюр схватил мою руку:
– Зачем?
Я стиснул его руку в ответ, надеясь, что сила этого пожатия объяснит ему все, что я не могу произнести вслух.
Тут Олав впихнул меня внутрь и захлопнул дверь. Я услышал, как в замке поворачивается ключ. От могучей туши Олава на стену легла гигантская тень. Путь к спасению был отрезан.
Стиккисхоульмюр, ноябрь 1686 года
Роуса не может устоять на ногах и падает в объятия Катрин. Лицо ее залито кровью, сочащейся из рассеченного лба, вывихнутая рука онемела. Ее всю трясет. Она никогда не представляла, что подобное вообще возможно, что люди с такой легкостью превращаются в чудовище с сотней когтей, глухое к крикам боли и мольбам жертвы и полное решимости уничтожить ее. Ей уже казалось, что они разорвут ее на части.
Теперь они даже не смотрят на нее – проходят мимо и направляются обратно в селение, перешептываясь и прижимаясь друг к дружке.
Роуса всхлипывает, и Катрин гладит ее по волосам, не давая упасть. Потом она ведет Роусу к ручью, усаживает на камень и начинает промывать ее раны, повторяя: «Тихо, тихо, все кончилось. Они больше тебе ничего не сделают, elskan. Тише, Роуса».
Мало-помалу слезы Роусы высыхают.
Катрин опускается на колени и берет ее лицо в свои ладони.
– Ты спасена, – говорит она. – А вот Йоун – нет. Ты можешь идти?
Роуса кивает. Катрин берет ее за руку, и они поднимаются вверх по склону к одинокому дому Эйидля. Пока Олав избивал Йоуна, Эйидль даже пальцем не пошевельнул, чтобы прекратить эти издевательства – только скривил губы от отвращения и ушел к себе.