Когда он вернулся от Мадж, мама была на кухне, резала лук.
– Я всегда плачу от этого, – пояснила она, утирая глаза. – Ничего не случилось, просто лук.
– А где все?
– Наверху или смотрят телевизор. Ты припозднился.
– Мы были у Мадж. Вместо физкультуры.
– Разумно.
– Мам. Мы хотим поставить пьесу.
– Пьесу?
– Она называется «За закрытыми дверями». Сартр. Она об аде, про то, как три человека попадают в ад. Мы сегодня читали ее по ролям и вроде как разыгрывали. Мадж сказала, что, может, мы… Мам. Они все очень-очень хотят.
И тут мама сделала нечто неожиданное. Отложив ножик на разделочную доску, она обернулась к Хью с глазами, полными ненастоящих слез, и обняла его.
– Сын, – сказала она. – Никогда не говори себе: «О, это не важно». Ты сможешь делать все что угодно. Сможешь выйти на сцену хоть в трусах, если тебе этого захочется. Понимаешь?
– Мама…
Хью почти смеялся, но в действительности не на шутку встревожился. Что это? Мама говорит о нем и про него потому, что как никто понимает младшего сына, – или же это слова, которые она хотела бы сказать себе самой?
– Просто не позволяй никому говорить: «Ты не потянешь», – добавила мама и снова принялась резать лук.
– Не знаю… – начал он, но разговор выходил такой… неправильный. Слишком многое оставалось недосказанным. Мать вряд ли ответила бы хоть на один вопрос из тех, что у него были.
Вот так она приняла участие в судьбе Хью. Случилось это в семьдесят девятом… или все же в восьмидесятом? Блаженно жарким летом.
Иногда, рассказывая эту историю, он неожиданно для себя утверждал, что это сестра Лавиния побудила его заняться актерством. И довольно прямолинейно заявила: пусть человек ростом с ребенка, он все равно может добиться своего. И частенько история имела большой успех.
1
Примерно тогда же Хилари стал переедать. Подолгу лакомился, все утро и весь вечер. Прерываясь лишь на то, чтобы посмотреть телевизор, переброситься парой слов с тем или иным своим отпрыском, сказать «прекрасно, прекрасно» одному из двух присутствующих внуков или бесцельно пройтись по саду, он возвращался к подлинному делу: еде. Завтраков, обедов и ужинов не стало. Бесконечная утренняя трапеза перетекала в дневную, затем в вечернюю, а между ними – перекусы. Десять галет, на каждой – кусочек красного лестерского сыра, а к ним – поблескивающие маринованные овощи поздно вечером. Половина орехового пирога из «Маркс энд Спенсер» или даже сэндвич по возвращении из больницы – скажем, с ветчиной и с помидором. В один прекрасный день прекратились и обеды. Блоссом готовила спагетти или салат – ну, что там будут есть мальчики, но не ту еду, от которой стал бы воротить нос отец. Лео, Джош и Треско уселись за стол: все ждали, когда спустится Хилари. Блоссом выглянула из кухни и позвала отца, Хилари отозвался из кабинета. Он не голоден, он только что поел, и ему хватит. Они пообедали, как обычно удерживаясь от обсуждения запретных тем. (К тому моменту они уже пять дней пробыли в Шеффилде.) Потом ели йогурты. Мальчишки, вымыв вилки, тарелки, стаканы и кастрюльки, отправились в гостиную, а за ними, менее охотно, – Лео и Блоссом. Лишь минут двадцать спустя дверь кабинета отворилась, и Хилари спустился на кухню. Блоссом вышла из гостиной и последовала за ним. Он рассеянно набирал на тарелку хлеб, сыр, виноград, маринованные овощи и отрезал кусок холодного ростбифа, оставшегося с воскресенья. На дочь он не обратил внимания, и она, развернувшись, ушла в комнату.