– Ну, занимайтесь, – сказала мать Мадж и ушла, забрав собаку.
Надо было идти домой. Бредя в тренировочном костюме, который сегодня так и не понадобился, Хью осознал, что стоит перед ужасным выбором. Он в полной мере ощутил, как хочет – и страшится – этого; один раз он даже выскочил из-за стола, чувствуя, как натягивается кожа на лице от того, как он пытается здесь, на кухне дома в провинции, воплотиться в другого. И в лицах остальных он увидел то же самое; да, они смеялись, шутили и притворялись актерами в той же степени, в какой занимались всем прочим, однако потом на короткий миг Хью почудилось нечто иное: словно на той кухне очутился кто-то еще. Сартр ошибался: ад – это не когда ты навсегда заперт в комнате с этими тремя. Это-то как раз сродни Раю. Ад для Хью – вынести это на люди, играть, демонстрируя всему миру свой страх и стеснительность, запнуться на третьем предложении своей роли, чтобы кто-нибудь закричал: «А ты-то! С чего ты взял, что умеешь играть? Да посмотри на себя!» Кто же он? Тот, кто иногда целыми днями не выходит из дома, мямлит в классе и нормально разговаривает только с сестрой Лавинией? Или тот, кто может, широко улыбаясь, подойти к краю сцены в розоватом свете рампы, расправить плечи и уверенно отыграть реплики, на пару часов превращаясь в соблазнителя, грабителя, спортсмена-спринтера или волшебника? В голове роились здравые советы родителей, крестных отца и матери и всяких там ведущих колонки «житейской мудрости» по поводу желания стать актером; вдобавок ко всему у него самого имелись соображения на этот счет. Вернее, соображение. Состоявшее из одного-единственного слова. «Коротышка».
Тем не менее спустя восемь месяцев, подходя к краю сцены, устроенной в зале, где занимались музыкой и всяким таким, робко и недоверчиво кланяясь после единственного представления, на которое явилось полшколы, он прочел на лицах зрителей не только потрясение, но и облегчение после того, как они были полностью и абсолютно поглощены действом, – и понял: у него получилось. Он играл плохо и сыро, как типичный новичок, и понимал это. Как понимал и то, что Мадж играть не умеет, – открывая рот, она высмеивала саму идею актерской игры, отделяя себя от роли, и это все портило. Алекс тоже не умел, а вот Альберт оказался настолько хорош в крошечной роли демонического Коридорного, что не оценит этого и не станет заниматься актерством. Он знал, что Алекс запомнит этот день по особенной причине. После спектакля Хью обнаружил его за сценой в слезах: Алекс безнадежно оплакивал неразделенную страсть. Мадж поощряла его любовь, подначивала парня, чтобы в итоге отказать с легкой улыбкой. Неужели все затевалось только ради этого? Мысль ужаснула Хью, он разозлился на то, чем больше всего желал заниматься, – и тем не менее был готов проделывать это снова и снова. Лет через десять он станет играть куда лучше и выучится тому, о чем сейчас и не подозревает. Но в тот день, когда он принял решение, его убедили мамины слова.