К его изумлению, дома обнаружился только парень-индиец, босой, в белой футболке с надписью «XBOX» и белых джинсах. На голове у него красовалась прекрасно сделанная прическа-хохолок сантиметров пять высотой; сидя на корточках в маминой гостиной, он смотрел на квадратный лист бумаги метр на метр. На листе красовалось что-то вроде плана; по краям его удерживали два бокала для шампанского, пустая бутылка из-под оного и бронзовая ящерка, обычно обитавшая на мамином столике для закусок. Турецкий ковер, заполнивший почти всю комнату, Томас припоминал: некогда он лежал на полу утренней столовой – самой маленькой комнаты на нижнем этаже в большом доме. Картину, висевшую над выступом для дымохода, он тоже угадал: Гверчино из столовой в большом доме. Мама вечно тряслась над этим шедевром и запрещала бросаться в него едой. Кто этот Гверчино, Томас понятия не имел. Просто имя врезалось в память. Да, он тупой, как утки в клэпхемском пруду, – он в курсе.
Индиец поднял глаза, улыбнулся – широко, открыто и ласково – и вскочил на ноги.
– Я знаю вас. Вы – один из сыновей Блоссом. Джош, да?
– Джош – ее племянник. – Томас физически ощутил, как его голос становится надменным, брюзгливым, напыщенным.
– А, ну тогда я вас не знаю.
Томас представился.
– Я Омит. Не думаю, что вы меня вспомните. Ваша мама пошла за выпивкой. Мы только что допили одну бутылку – я, она и ваш папа. Потом он пошел гулять, а она – в «Оддбинс», сейчас будет.
– Странно, что дома вообще что-то было, – сказал Томас. – Если вы ожидали, что вам нальют, то вам повезло! – добавил он.
И тут же вспомнил времена, когда, помимо содержимого винных погребов – для особых случаев или просто в качестве инвестиции, для последующей перепродажи, – в кладовке стояла пара ящиков шампанского, оставшихся от званого ужина или чего-то в этом роде. В общем, пара дюжин бутылок, подобных той, что теперь, опустевшая, поддерживала план.
– А, шампанское я принес, – сказал этот Омит. – Знаю, что они его любят.
Он говорил бесхитростно. Но тут в замке повернулся ключ, и вошла мама; теперь она почти всегда выглядела так, точно ее волокли за ноги сквозь живую изгородь. Когда папа ударился в эзотерику, всех простил и стал жить «в ладу со Вселенной», ей даже причесываться стало не для кого. Джош шутил, что она похожа на Белую Королеву; Томас же решил, что в шестьдесят два ей можно дать все восемьдесят. Словно в подтверждение сказанному Омитом, она сжимала в руках бутылку в бумажном пакете, похожем на рваное знамя, – не дар богов, только что выпитый, но простое просекко.