Возможно, «Не печалуйся!» содержит и другие окуджавские реминисценции. «Крылатоконная» муравьиная армия вызывает в памяти образы «Батального полотна»:
Красная попона. Крылья за спиною,
как перед войною (1973),
— а также «Песенки о молодом гусаре»:
И летят они в райские кущи
на конях на крылатых своих (1983).
А мотив смерти в огне, заведомо гибельной, по-видимому героической, но на деле напрасной жертвы заставляется сравнивать эссе Сосноры с «Бумажным солдатиком»:
В огонь? Ну что ж, иди! Идёшь?
И он шагнул однажды,
и там сгорел он ни за грош (1959).
Кроме того, названия некоторых других глав-эссе «Дома дней» — не содержащих никаких следов сознательного диалога с Окуджавой! — тем не менее уплотняют в целом «окуджавский слой» книги: «О белой простыне, в её защиту» (в «Трёх сестрах» — «белым флагом струится на пол простыня»), «Надежда» (одна из «героинь» тех же «Трёх сестёр», а также многих других произведений барда), «От обид. Нака-нуне (отрывок)» (в «Новом утре» — «Не клонись-ка ты, головушка, // от невзгод и от обид», 1957), «Очарованный рабочий» (в «Мне нужно на кого-нибудь молиться…» — «поверить в очарованность свою»)[465].
Необходимо отметить, что приём реминисценций у Сосноры отнюдь не предполагает вовлечения всей фабульной или смысловой полноты цитируемого текста. Часто это просто обыгрывание почему-либо заинтересовавшего автора словесного оборота. Возможно, так было и с необычной формой глагола, вынесенного в название «Не печалуйся!». Однако привлечение всего комплекса мотивов, связанных в творчестве Сосноры с образом муравья и окуджавскими реминисценциями, открывает в этом эссе гораздо более широкие интерпретационные горизонты.
Итак, муравей у Сосноры принципиально мал и неиндивидуален, при этом он — лишённая собственной воли и даже инстинкта самосохранения часть системы, огромной, библейского масштаба, Империи. Ни то, ни другое для крайнего индивидуализма Сосноры, естественно, неприемлемо. И поскольку, по его мнению, Окуджава — «песенник для народа», то и он оказывается частью этой массовости. Мало того, на нём, как на «певце», лежит ответственность за санкционирование и поддержку искусством самолюбования малостью и жертвенностью малых. В финале эссе появляется противопоставление Нерона и Сенеки. В событийном плане с Нероном ассоциируется повествователь, поджегший Рим-муравейник. Однако, в представлении Сосноры, отражённом в других произведениях, Нерон — творческая личность, поэт (он даже разыскивал его стихотворения, желая их переводить). Сенека — хуже: «Сенека и есть Нерон, но в худшем варианте, тот, кто учит, — это от бездарности» /П732/.