– Привезли голубчика? В подвале? Ну, проводи, что ли! – И, развернувшись, начал спускаться вниз.
Кременецкий кашлянул:
– Не по этой лестнице, Иван Федорович! Извиняйте, придется подняться! Прошу за мной!
Пройдя длинным коридором второго этажа, Кременецкий распахнул неприметную дверь на черную лестницу, ведущую в подвал бывшего пушкинского дома, где были наскоро оборудованы несколько камер для задержанных преступников. Обогнав посетителя, пошел по коридору и остановился у железной двери, возле которой дежурил второй унтер.
– Открывай!
– Погоди, братец! – Манасевич, прежде чем заходить в камеру, прильнул к глазку, оценивая содержащегося там «подмастерья»[20], привезенного по его приказу из Москвы. Разочарованно пробормотал, отступая от двери. – Да это карлик какой-то цирковой! Отпирай! И ведро воды приготовь…
– Я полагаю, что тут вам не потребен? – осведомился Кременецкий, догадываясь о том, что будет происходить в камере – был наслышан!
Буркнув в ответ что-то неопределенно, Манасевич шагнул в камеру, остановился напротив соскочившего при виде начальства уголовника. Оглядел карлика с ног до головы, приказал:
– На стул становись. Я люблю, чтобы глаза в глаза… Живее!
Дождавшись, пока карлик вскарабкается на стул, надворный советник снова оглядел задержанного с большой головы до коротких кривых ножек.
– Имя? Кличка?
– Сроду Крохой-Матехой кликали, господин начальник! Ту вашему благородию и имя, и кличка мои…
– Давно ли по «куклимам»[21] работаешь?
– Сызмальства научен, господин начальник.
– Английский паспорт для господина литератора сделал? Для господина Дорошевича?
– Мне побоку – для кого, господин начальник! Велел старшой наш сделать – я и сделал.
– Хорошо сделал? Качественно? Не засыплется на границе человек с твоим «куклимом»?
– До сей поры претензиев не было, господин начальник. Потому мне старшой и велел человеку помочь…
– «Претензиев»! – передразнил Мануйлов, – паспорт-то английский! Языкам обучен?
– Знаю мало-мало, господин начальник.
– Знаешь, говоришь? – Мануйлов вытянул из кармана кожаные перчатки с нашитыми на фаланги пальцев свинцовыми полосками. – Quel âge as-tu, la punaise pervers?[22]
При виде перчаток Кроха-Матеха заметно побледнел, переступил ногами:
– Quarante ans dans l'année à venir sera. Battre les aurez, monsieur le chef? Après tout, j'ai tout dit…[23]
– Не бить, а учить! – развеселился надворный советник. – А может, и не стану – как разговор пойдет. Вот скажи, клоп, сколько ты за паспорт тот с господина литератора взял?
– Ни копейки не взял, господин начальник, – Кроха не спускал расширенных глаз с перчаток, которые Манасевич медленно натягивал на руки. – Уважают его на Хитровке за правду, за честность, за книжку его про Сахалин…