Пешком мы поднялись на холм в Дангю; могила Беатрис была на самом верху. Мне удалось взобраться на него лишь с помощью Абделя. Мне всегда чудилось, что я около этой могилы, что можно коснуться ее, нужно лишь протянуть руки.
Мне сложно было говорить о ней в первый год после ее смерти, и даже позже. Я не разговаривал с ней по ночам – лишь вел монологи о ней – и она не обнимала меня, когда я не мог уснуть.
Казалось, что она парит надо мной. Видимо, ее рай был где-то рядом. Беатрис казалась дымом сигареты; кажется, вот она, рядом, и вдруг почти сразу исчезает.
Тогда она еще не разговаривала со мной. Она осталась такой же, какой была в последние дни жизни, неподвижная и тихая, не считая хриплого дыхания, от которого едва вздымалась грудь.
Когда я пытался заговорить с ней, слова застревали в горле. Ни единого звука; и только глаза начинали пылать.
Возможно, она была слишком расстроена, чтобы поговорить со мной?
Время от времени Абдель привозил меня на кладбище. Он толкал меня по неровной земле. Имена на надгробиях постепенно тускнели. Несколько кусков мрамора с золотистыми надписями говорили о том, что это были новопреставленные. Беатрис первой из нашего рода была похоронена на материке. Мне бы хотелось, чтобы она была со мной до самой моей смерти. А потом она бы вернулась со мной на Корсику. В церкви там всегда мало людей, ночь всегда оживленная и шумная, воздух полон запаха маквиса, а вид просто потрясающий.
Летиция организовала семейное собрание на кладбище в Дангю. Все пришли. Дети окружили могилу. Лишь моя племянница, Валентина, которой исполнилось десять, была единственной среди всех присутствующих, кто не плакал; вместо этого она старательно ходила кругом, подбирая цветочные горшки, сметенные ветром.
Когда я поднялся туда, мне хотелось бы встать на колени перед ее могилой, чувствовать ее присутствие повсюду. Я чувствовал ее в легком шелесте кипарисов. Но она исчезла, когда я спустился вниз по склону. Она не пошла со мной в мой новый дом.
Я услышал ее смех однажды, когда меня поцеловала молодая женщина. Также она смеялась, когда мы лежали наедине в постели, как маленькая счастливая девчонка. Она бы забыла о своем теле и убежала бы со мной, как избалованный ребенок. После этих невыносимо долгих месяцев я забыл ее смех.
Она теперь смотрела на небеса, как и я.
Раньше она молилась часами. Я пытался почувствовать ее взгляд, переживая те удивительно радостные моменты. Она молилась так, словно освобождала себя от страданий. Ее радость стала молитвой для всех. Она помогла мне подняться. Он существовал, потому что она в Него верила.