И наконец — если Господь и существует, что это меняет? Это к вопросу о Достоевском и его чрезвычайно привлекательной максиме о вседозволенности. Скорее всего, дело в вере. Если мы верим, значит, бог существует. Кстати, многие глубоко верующие люди были самыми настоящими извергами. Примеров — не счесть. И никакой Господь не смог помешать им резать тех, кто, по их мнению, подходил для этого дела.
Часам к шести утра, после бессонной ночи, полной глубокомысленных, но бессвязных размышлений, моя голова уподобилась гудящему колоколу.
Когда сознание буксует, стоит все-таки испросить совета у церкви, устало подумал я. Церковники утверждают, что у них есть ответы на любые вопросы. Они, вероятно, скажут, что загробный мир существует и что моя духовная жизнь продолжится и после того, как я испущу дух. Что греха таить, очень хотелось в это верить. Я подумывал поговорить накоротке с каким-нибудь словоохотливым представителем церкви. Я бы ему доверился, а он бы мне все растолковал, то есть разложил мои вопросы по полочкам. Но на примете у меня не было ни одного знакомого служителя культа. И тут случай помог мне. И мои мысли из области умозрительных построений плавно перетекли в сферу суровой действительности. Итак, случай…
Произошло это неподалеку от Чистых прудов, в роскошной квартире моей сослуживицы и давней приятельницы Эры Викторовны Бутыльской.
Эра Викторовна раз в две недели устраивает у себя вечеринки, на которые съезжаются ее многочисленные приятели: художники, известные спортсмены, артисты, писатели, журналисты, крупные чиновники, депутаты и прочий сброд, любящий поболтать и на дармовщинку подкормиться.
Моим случайным соседом по питейному столу оказался человек, некоторое время назад вернувшийся из исправительной колонии. Звали его Павлом Петровичем Корытниковым. Выйдя на свободу, этот достойный человек решил круто поменять свою жизнь. Он поселился в районе Преображенки и зачастил в храм Воскресения Христова. По его словам, он часами, преклонив колена и подложив под них бархатную набивную подушечку, стаивал перед образами, пытаясь насильственно приблизить себя к богу. Истово молился о спасении своей заблудшей души. Почтительно, соблюдая меру и приличия, обращался к Господу с незначительными просьбами. Смиренно беседовал с иереями. Но, вместо того чтобы укрепиться в религиозном чувстве, Павел Петрович стал постепенно утрачивать интерес и пиетет к церкви.
— Я мечтал о чуде, — признался Павел Петрович. — А чудеса, как известно, прерогатива Господа. Поэтому в своих обращениях к небесам я сосредоточился именно на этом — на просьбах о чуде. Я просил Господа ниспослать мне компактное индивидуальное чудо. Я ничего не скрывал от бога, я честно и откровенно признавался, что хочу немножко прибарахлиться, и предлагал Господу вступить со мной во взаимовыгодные духовно-меркантильные отношения. Взамен я предлагал небесам свою бессмертную душу. Цена, по-моему, подходящая. А Господь ни гугу. Да и попы отмалчивались. В конце концов мне это надоело. «Так провалитесь вы пропадом вместе со всеми вашими канонами, догматами, святыми угодниками, вызолоченными берцовыми и тазовыми костями, мощами и прочими сомнительными реликтами!» — обозлился я и в одной из последних молитв пригрозил Господу, что, поскольку он игнорирует мои заклинания, я обращусь к дьяволу. А уж тот прекрасно знает, как помочь просителям вроде меня. Или, может, Господь полагает, что дьявол не знаком с философской поэзией Данте и Гете, этих прославленных безбожников и хулителей церкви?