По ночам мы разговаривали, у меня всегда было о чем спросить, а Винсент умел увлечь рассказом. За годы, проведенные в Долине, он набрался знаний настолько, что мог бы, пожалуй, заменить собой небольшую библиотеку. Еще мы целовались, до одури, до искусанных губ – и не более. Это было его решением, «чтоб все было правильно». Так что засыпали мы уже под утро, и еще никогда я не чувствовала себя так хорошо и спокойно: под толстым пуховым одеялом, когда голова на плече человека, в котором абсолютно уверена.
Однажды он меня все же спросил: после того, как он предал Флавию дважды, могу ли я ему доверять? Сложный вопрос, но я особо не раздумывала, потому что знала ответ еще тогда, в домике с розами.
Мы оцениваем поступки других, примеряя их к себе. И если с точки зрения Винсента он был достоин всяческого презрения, то с моей – Флавия предала его первой, разболтав важные сведения Урм-ашу. А Винсент слишком ее любил, да и чувствовал себя чересчур виноватым, поэтому провел без малого три сотни лет в Долине и за это время ухитрился спасти от Сонной немочи духи ведают сколько человек. Весы его совести колебались непрестанно: должен ли он убить свою сестру, тем самым уничтожив и духа, и Долину? Должен ли он хранить ей вечную верность, бесконечное количество раз расплачиваясь за свой страх смерти и тем самым продлевая существование Сонной немочи? А потом в его реальности появилась я… И как-то получилось, что я стала для него более ценной, чем те жалкие крохи сестры, что еще не поглотил дух.
– Знаешь, – сказал Винсент, осторожно целуя меня в плечо сквозь ткань сорочки, – я все эти годы понятия не имел, как поступить правильно. Но теперь точно знаю. И жалею, что не сделал этого раньше. Я ведь видел ее лицо, когда мы вывалились в наш план бытия, и я попросту убил ее, заставив Урм-аша покинуть погибшую оболочку. Несколько мгновений до того, как Флавия превратилась в ссохшуюся куколку… Знаешь, Ильса, я впервые за долгие годы увидел на ее лице покой. Не злобу, не презрение, не циничную усмешку. Она ушла мгновенно и обрела то, чего не было для нее так долго.
Он улыбнулся в подступающих рассветных сумерках, и я наконец увидела покой и безмятежность и на его лице. Винсент отпускал прошлое, чтобы остаться только со мной.
Это была самая тихая свадьба в Филтоне. А потом Винсент отвез меня в Бреннен в легкой повозке, запряженной белыми лошадьми, и – на руках, не слушая поздравлений прислуги – отнес все в ту же башню. Хорошо еще, что лестница туда была достаточно широкой, потому что иначе Винсент в своем рвении точно пару раз стукнул бы меня головой о каменную стену.