…Но мне с ним хорошо, как ни с кем другим, в этом-то и беда. И, вспоминая о Винсенте, я ловила себя на том, что думаю о нем с теплом и радостью и снова с нетерпением жду, когда он раскроет передо мной книгу, старинную, с шершавыми пожелтевшими страницами, и его пальцы осторожно накроют мои. Такое трепетное, несмелое прикосновение, от которого мгновенно мерзнут ступни, а в груди собирается щекочущее чувство предвкушения чего-то нового и запретного.
– Не плачь, Ильса, – утешала Габриэль, – я думаю, не должно больше ничего такого повториться. Ну должны же они что-то придумать. Возможно, кто-нибудь приедет из другого замка. Организуют охрану. Не плачь, а то завтра глаза будут красные весь день.
И невозможно было объяснить, что я рыдаю уже не столько оттого, что на моих глазах хорша мгновенно убила Геба, а оттого, что сама я как будто над обрывом и ветер треплет меня, словно куколку из лоскутков, легкую и неловкую, грозя швырнуть вниз, на острые камни.
Мне было страшно. И больно.
Но самое ужасное, что вместе с этим на сердце разливалось приторно-сладкое чувство удовлетворения – оттого, что нашелся кто-то… для кого я имею ценность. И вот это, последнее, было особенно противным и стыдным. Я не должна радоваться тому, что из-за меня кого-то убили.
…Я даже не услышала, как в дверь тихонько постучали, очнулась только тогда, когда Габриэль мягко отстранилась и пошла открывать.
Оказалось, это Альберт. Тихо поздоровавшись с Габриэль, он прошел внутрь, выложил на стол два маленьких свертка.
– Привет, Ильса.
Я всхлипнула и попыталась вытереть глаза и нос уголком простыни. Надо бы умыться, нехорошо, когда мужчина тебя видит в таком растрепанном состоянии.
– Уже наслышан обо всем, что за сегодня приключилось. – Он неторопливо подошел ко мне, держа в руках один из принесенных свертков. – Как ты себя чувствуешь? Возьми, это тебе.
И тут же, повернувшись к Габриэль, добавил:
– Я и тебе принес, возьми, пожалуйста.
В руки легла коробка, завернутая в хрустящую коричневую бумагу и перетянутая шелковой белой ленточкой.
– Что это?
Ответом мне была привычная уже кривая улыбка, только глаза остались серьезными. Уже не впервые у меня возникало чувство, что Альберт смотрит на меня не так, как на прочих. На Габриэль он поглядывал заинтересованно и добродушно. На Аделаиду – просто добродушно. На ар Мориша – с легким презрением. А на меня… Время от времени Альберт бросал такие взгляды, словно хотел рассмотреть во мне нечто большее, чем я есть или могу казаться, и тогда я невольно вспоминала нашу встречу в темных коридорах замка, и снова неприятный холодок по позвоночнику…