– Вы одни? – спросил Богомолец.
– Как видите, – ответил Гюбенталь.
– И без оружия?
– А на что оно?
– Как на что? Шутите вы что ли, милостивый государь? – вскричал Богомолец. – Я вам заявляю, что один из нас должен здесь остаться!
– И прекрасно! Так вы и оставайтесь, а мне некогда. Прощайте, – сказал Гюбенталь, завернул фаэтон и ускакал.
– Я место обстреляю! – кричал оставшийся Богомолец.
– Стреляйте, quantum satis[91]! – ответил Глобенталь, откланиваясь вежливо ему, равно как потом и другим знакомым, шедшим толпой из города.
Полицмейстер со своими подчиненными, вышедши из рощицы, где они прежде скрывались, отправился тоже в город. Богомолец и его секунданты сделали больше десяти верст кругу, чтобы избежать встречи с увеличивающимся ежеминутно числом любопытных. Материалу к судам, пересудам и сплетням хватило недели на две. Имя Гюбенталя не сходило с языка, а этого только и требовалось.
Для полнейшего очерка столь типической по своему времени личности должен еще прибавить, что в герршафте[92] его Карлове ни один человек не заболевал холерою, хотя в брошюре г-на Гюбенталя рассказаны чудеса, какие крепкое кофе оказывало там при лечении этой болезни.
Замечательною тоже личностью того времени был загадочный как родом жизни, так и трагическою кончиною, некто магистр философии Ив. Ив. Вирло. Он был всегда одет очень прилично, даже щегольски. Фрак был неизменным его костюмом. Нанимал он квартиру в одну комнату средней величины, мебель имел свою, очень даже шикарную. Выписывал постоянно газеты русские, польские, французские и одну немецкую. Курил дорогие гаванские сигары и постоянно имел у себя сотню-другую рублей на непредвиденные расходы. А между тем не имел никакого постоянного занятия, могущего приносить какой-нибудь доход. Ночевал по большей части дома, но обедал неизвестно где, по крайней мере, не в своей квартире, где редко даже спрашивал самовар, хотя по договору имел право на два в сутки. За обеденный стол в гостях он нигде и никогда не садился. Вся прислуга его состояла из 16 или 17-летнего мальчика, сына какой-то прачки, являвшегося ежедневно по утрам для чистки платья и сапог и для уборки комнаты и кровати.
Более двух лет я занимал соседственную с ним комнату и видывались мы почти ежедневно; и, несмотря на то, он во все это время выпил у меня не больше трех стаканов чаю и одного стакана кофе и то без сахару, да еще одну рюмку вина в день моих именин. Чрез два или три месяца нашего сожительства он сам предложил мне пользоваться получаемыми им газетами и хотя небольшою, но отборною его библиотекою, состоящею преимущественно из французских книг; и тогда дверь, соединяющая наши комнаты, прежде наглухо забитая, была открытая, и мы могли иметь сообщение между собою, не проходя по коридору. Гостей у него не было никаких, а посетителей он всегда приводил с собою. Посетители по большей части уходили сейчас же, получивши просимое; с некоторыми только он разговаривал около получаса и никак не дольше. Вот какие разговоры мне пришлось слышать: