. Арестовали и этого, и у него нашли стихотворное письмо к нему Заблоцкого, в котором были страшные слова: «А нам остается только страдать, пока Бог не взвесит судьбу поляка на лучших весах».
Nim Bóg na lepszej szali los polaka zważy.
Это показалось следователям преступлением, чуть не превосходящем все статьи уложения о наказаниях. Мазурка, петая Брамом, подверглась тоже остракизму. «Да какой это улан? А какие это там неприятели?» – и сотни подобных вопросов задавались подсудимым заправлявшим кодом всего дела Васильевым.
Следствие тянулось почти год целый, к допросам призывали очень многих жителей города, еще больше привозили как ответчиков и как свидетелей из разных – ближних и дальних – мест. Весь двухэтажный поиезуитский монастырь был плотно набит арестованными.
Но всему есть конец, кончилось и следствие. Шепелевич возвратился к жене, сошедшей с ума во время его ареста. Брам отправлен к отцу. Заблоцкого взял на поручительство помещик велижского уезда Алексиано (сын греческого пирата, оказавшего важные услуги Орлову-Чесменскому в архипелаге и награжденного за то жалованным имением).
Энько, Чистяков и большинство участвовавших в следственной комиссии, а равно и все почти жители города, явно утверждали, что дело это кончится или ничем, или какими-нибудь пустяками. Глушков, Гамалея и особенно Васильев, напротив, говорили, что дело это очень важное и должно иметь дурные последствия для подсудимых. И они были правы. Столько шуму и столько издержек не могло же остаться без отыскания виновных; и, по конфирмации Николая Павловича Заблоцкий, Брам, Шанявский и Михайловский (люди молодые) приговорены в солдаты на Кавказ, Шепелевич же и Верниковский (пожилые) признаны ни в чем не повинными.
Заблоцкий в 1847 г. умер от холеры в Кульпах, будучи начальником тамошних соляных копей. Верниковский был потом директором Харьковской гимназии, я виделся с ним в Москве в 1852 г. Он тогда издавал свой перевод со шведского поэмы Тегнера «Фритьоф»[172].
А Грибачев? Стараниями Волковой и послушного ей кн. Хованского он назначен учителем русского языка в каком-то уездном училище Гродненской или Киевской губернии. Чистосердечно и беспристрастно говоря, он был едва ли не лучшею из личностей, назначаемых тогда на подобные должности и набираемых большею частью из оказавшихся негодными по почерку полковых писарей или спившихся полицейских писцов. Уехал он из Витебска презираемый всеми. Сама распутная искусительница Лебедевская, нравственно убившая его, заявляла свое раскаяние в том, что допускала к себе такого как он негодяя.