— Ты же у немцев жила, сама говоришь!
— Так что ж, что у немцев? Я точно у немцев жила, только в нянюшках служила и у полковника тоже служила… А вы уж, матушка, это не дело требуете. Я как есть куфарка, так вы мне закажите биштек али суп — я вам изготовлю.
— Ну вот ты дрянь и изготовила!
— Это уж, матушка, не от меня, а от Бога, потому — случай такой вышел, я вам и докладываю. А только вы не дело требуете и я не знаю, как вам угодить, потому как я всегда на хороших местах жила и все были мною навсягды оченно довольны.
— Ты сколько сегодня говядины купила?
— Сколько приказывали — пять фунтов значить.
— Сколько же ты дала за неё?
— Шесть гривен, матушка. Всё равно, что на суп, то и на биштек брала.
— Да ведь ты это не филей зажарила.
— Какой это филей? Я просто, матушка, говядину зажарила.
— Что ж ты, значит, грудинку или завиток взяла?
— Я, матушка, и не знаю, что это вы только спрашиваете? Какой такой завиток? Я просто говядины спросила пять фунтов, как приказать изволили, мне и отпустили.
— Да ведь это не первый сорт!
— Доподлинно не знаю, матушка, может и первый, спорить не хочу!
— Да как же ты по двенадцать копеек заплатила, если не первый?
— Уж не взыщите, матушка, опростоволосилась! Проштрафилась на первый раз, простите!
— Ты, как видно, в кухарках-то никогда не живала, матушка! Вот оно что! А нанимаешься!
— Оно точно, что в куфарках не живала, а жила в нянюшках, да в судомойках; одначе же и в кухарках могу жить, потому мудрости тут никакой большой нету и я это всё могу. Вы только растолкуйте да покажите, а там уже не ваша забота — останетесь довольны.
Марья Ивановна в большом горе; однако — нечего делать, надо пока на время помириться и с этой, до приискания новой, более подходящей. Под вечер, убравшись у себя на кухне и перемыв посуду, кухарка просится «со двора на полчасика, не боле, потому; на фатеру надо за пожитками сбегать — сундук там оставлен. А уж вы не извольте беспокоиться, беспременно приду впору, вот и пачпорт свой вам оставляю».
Покопавшись ещё несколько времени, пока господа соснуть легли, кухарка, наконец, удаляется. Но проходит не полчаса, а целые полтора, а её всё нет, как нет. Марья Ивановна в тревоге и досаде: самовар некому поставить, сама должна уголья подкладывать и в булочную сбегать.
Проходит ночь — кухарка всё-таки не возвращается. Марья Ивановна ума никак не приложит, чтобы это значит могло? Случайно заглядывает она в буфет — хвать! — двух-трех серебряных ложек и не оказывается, нескольких салфеток и скатерти недостаёт. Бурнус[229] старый в передней на вешалке висел — и того тоже нет. Марья Ивановна взбешена, озадачена, потрясена и хочет достойным образом наказать виновную: в руках у ней, слава Богу, кухаркин паспорт остался. Вместе со своим благоверным и с этим паспортом бросается она в полицию, начинается розыск — и паспорт оказывается фальшивым, вроде таких, которые очень искусно фабрикуются в различных кабаках и в трущобах Вяземского дома по удешевлённой цене: рубль денег и полштофа крымской. А похитительницы и след давным-давно простыл.