— На царскосельскую машину[247], — кричит ему.
— Только туда? — вопрошает, лихо подкатив Миколка.
— Только туда. Что возьмёшь? Поскорее надо.
Миколка очень хорошо чувствует, что за расстояние в какие-нибудь двести сажень[248], если ещё не менее, по совести больше гривенника взять не приходится, а уж много-много коли пятиалтынный ради скорый езды. Но он видит, что нанимателю дело к спеху, что наниматель торопится застать поезд железной дороги, и потому с любезной наглостью оскалив свои белые зубы, Миколка заламывает неслыханную цену:
— Тридцать пять копеек положите, — говорит он.
— Да ты с ума сошёл! — возражает наниматель.
— Как угодно-с… меньше нельзя, зато лихо предоставим.
В это время подкатывают ещё два-три близстоящих извозчика и, узнав, куда рядиться наниматель, заламывают ту же цену, а один из них даже нагло запросил сорок копеек.
— Тридцать копеек положьте-с, ваше сия-с! — предлагает снова Миколка, подкатив ещё лише прежнего.
Наниматель, боясь опоздать и надеясь на бодрую рысь Миколкиной лошадки, соглашается на его цену:
— Только, мол, поживее, ради Бога.
Но у лошади рыси словно и не бывало: потрухивает себе по мостовой нога за ногу, так что даже Миколка, понурив голову, кренделем несчастным сгорбился.
— Да прибавь же ты шагу, любезный! — упрашивает наниматель.
Извозчик никакого внимания не обращает, будто и не слышит, будто это совсем не до него касается.
— Да слышь ты, чёрт, ведь я опоздаю! Пошёл живее, говорят тебе!
— Я и то живо…еду ведь! Чего ещё? — сквозь зубы цедит Миколка.
— Разве так ездят? Ударь её кнутом.
— Зачем кнутом? Она и так идёт, — продолжает он ворчать нелюбезным тоном, — какой там ещё езды! И то едешь, как надо, по цене и езда.
— Да ведь ты же рысью подкатывал ко мне.
— Ну рысью! Ну так что же?
— А теперь точно нарочно везёшь так, что опоздать придётся.
— Положите тридцать пять копеек, не жалейте, так предоставлю, — говорит он.
Наниматель очень хорошо видит, что всё это штука, что это делается нарочно с умышленной целью, Но из-за пятачка не стать с ним спорить, когда опоздать боишься — он обещает прибавку и извозчик вмиг доставляет его к дебаркадеру. Откуда и рысь взялась? А попробуй-ка он не додать пятачка, добытого таким вымогательством, извозчик наделает такого скандалу, что и не приведи Бог — при публике оконфузит, обругает что ни есть хуже, чем-нибудь вроде «голоштанника», «мазурика», «христарадника» и тому подобное. А не то иной раз попытается проникнуть за ним и за стеклянную дверь, чтобы там со слезливой наглостью продолжать своё требование.
Миколка — человек очень мстительного нрава; таким сделал его закал петербургско-извозчичьего быта. Одной барыни, которая никак не желала прибавить ему, вероятно, обещанный пятак, он послал вдогонку с помощью своего сапожного носка весьма изрядный комок подворотной грязи. Удар оказался весьма удачен — у барыни весь шлейф её платья, вся юбка и часть бурнуса были перепачканы, а Миколка, боясь преследования, скорее в дорожки, да и тягу с улицы, чтобы скрыть концы в воду.