Вообще, он нагло блудив как кошка, и труслив как заяц. Это общая характерная черта почти всех петербургских ванек.
Подрядился он раз за тридцать копеек с Васильевского острова в Семёновский полк двух барынь свести. Довёз благополучно, барыни заплатили и проходят себе спокойно в калитку деревянного дома. Не тут-то было, извозчик за ними:
— Обещали, мол, прибавку, заплатите сорок копеек, потому — далече.
Те не слушают и входят во двор своей квартиры — извозчик врывается за ними и начинает шуметь в кухне. Предполагал он, что барыни тут одни, сами по себе живут, и что, значит, наглостью и криком от них лишний гривенник выманить можно, как вдруг выходит муж одной из них, чиновник, и требует билета.
— Какого билета? Ступай к дорожкам и гляди билет, коли хошь. Пущай они деньги заплатят, когда обещали, а обижать-то нашего брата зачем же? — возражает извозчик, однако тоном пониже.
Чиновник предлагает ему убираться.
— Нет, я не пойду, а вы деньги сперва заплатите, я денег не получал ещё.
— Тебе ведь заплачено.
— Когда заплачено? Кто платил? Кто видел, где свидетели? Я хошь под присягу пойду, — хорохорился Миколка.
— А не хочешь ли сперва со мной в часть? — предлагает ему чиновник и велит прислуге кликнуть дворника.
Миколка вдруг бац на колени и начинает плакать:
— Батюшка! Голубчик! Отпустите, простите, заставьте вечно Бога молить! В части ведь трое суток продержит! Больше не буду. Видит Бог не буду.
Чиновник отпускает с миром умолившего Миколку.
Везёт он раз седока часу в двенадцатом ночи по Петровскому острову, мимо него пролетает, обнявшись с нежной дульцинеей, знакомый извозчик, горланя развесёлую песню:
— Здорово, Миколка!
— Здорово»! Ты куда?
— В Колтовскую[249], к нашему трактиру, на всю ночь закачусь… Езжай, что ли со мной — любо будет.
— Ладно, приеду.
И знакомый извозчик скрывается за поворотом в переулок к Ждановскому мосту. Не проехал вслед за тем Миколка и двадцати шагов, как лошаденка его стала, закружилась на месте и заметалась в стороны. Тот её кнутом, кляча брыкается, а сама ещё пуще кружится да дрожки своротить в канаву норовит.
— Задурила, сударь, никак не идёт! Надо слезть будет, — убеждает извозчик седока, а тот, нечего делать, слезает. — Положите, что ваша милость будет. Совсем ничего не выездил, хозяину отдать, — жалобно выпрашивает он, тогда как лошадь продолжает крутиться.
Выклянчив наконец какой-либо двугривенный, Миколка даёт вожжи, быстро поворачивает назад и ещё быстрее с присвистом исчезает за Ждановским мостом вслед за своим знакомым товарищем. А седок в двенадцать часов ночи изволь идти пешком по пустынному парку, и пока-то попадётся новый извозчик за Тучковым мостом.