Осторожность все равно не бывает лишней, и поэтому я, как вор, медленно открыла скрипучую деревянную дверь и прокралась внутрь. Родительская кровать была пуста.
Когда наконец прокралась до своего ложа, услышала позади себя:
– Кхм-кхм.
Черт.
– Привет, ма-а-ам, – медленно обернулась, улыбаясь.
– Как тагельхарпа, родная моя? – в ее голосе прямо-таки чувствовались стальные нотки недовольства.
– З-замечательно! У меня так хорошо получается, что старик Хендерсон…
– Ну-ну, – вздохнула мама и скрестила руки на груди. – Скажи лучше, куда собралась?
– Ты меня насквозь видишь?
– А ты этого раньше не замечала?
– Каждый день. Ка-а-аждый день, мам.
Неловко улыбнулась и сделала еще шаг в сторону своей кровати.
– Стоять, – резко остановила она. – Я все еще не слышу твоего ответа.
Оставалось лишь вздохнуть и скрестить руки на груди. Один и тот же вопрос, задаваемый каждый день в конечном итоге попросту начинает раздражать.
– Я не собираюсь идти к друиду, ма-а-ам, – протянула, глядя матери прямо в глаза.
– А второе правило?
– И с путешественниками разговаривать тоже не буду.
Снова вздохнула и потянулась, наконец, к своей кровати. Здесь, не то чтобы прятала, скорее просто хранила то, что позволяло мне хоть иногда, когда матери нет рядом, побыть нормальным, полноценным ребенком. Под подстилкой из соломы лежала пара тонких конопляных штанов, подаренных мне одним странником.
– И зачем же тебе штаны, Майя? Ты ведь девочка, – женщина села на низкую табуретку у очага, наблюдая за тем, как я переодеваюсь.
– И что, что я девочка? – нахмурившись, ответила.
Родительница не смогла найти ответ.
Подол платья несколько раз подогнула, а затем перевязала тонким пояском. Так оно было похоже скорее на длинную рубаху. Оголенные теперь худые ноги быстро проскользнули в широкие штанины, а затем тонкая веревочка на талии стянула верх, чтобы штаны не спадали. В такой одежде чувствовала себя гораздо комфортнее, несмотря на одну единственную проблему: в нашей деревне, видимо, и не знали про такую вещь, как нижнее белье. И если в платье было свободно, кожа могла дышать, то штаны то и дело натирали ягодицы и колени. Ткань была очень грубой.
– Все! – завязала шнурок на поясе. – Я побежала!
С этими словами на бегу обняла маму и выскочила из дома. Спиной почувствовала ее тяжелый взгляд, но к такому уже привыкла и смирилась. Для матери я была странным ребенком, и тем печальнее, что единственным. Не раз слышала по ночам, как отец тяжело пыхтел, а мама тихо стонала, но за эти годы им так и не удалось зачать кого-то еще. Боюсь, что странное дитя в лице меня, девочка, которая ведет себя как мальчик, так и останется последним ребенком Борта.