— Вот если бы я ещё и знала, — созналась виновато.
А лишь попыталась приподняться, охранябушка удержал, затем магией притянул к себе кувшин с бокалом хрустальным, воды в бокал налил, мне подал. Пить вот очень хотелось, но едва к губам вода прикоснулась — чуть не обожгла. Я дернулась, маг быстро ту воду от меня убрал, другой кубок притянул. И вот в нём было вино.
— Пей, в нём серебра нет, но и в воде его практически не было, — сказал Агнехран сдержанно, только в той сдержанности напряжение ощущалось. И тревога.
А я, пить собравшаяся, вдруг на руку свою посмотрела — она была вся рука как рука, да только на самых кончиках ногти чёрные. И я вдруг поняла — чёрные они не от клюки, и не синяки это подногтевые… это скверна. Это могильная чернота. Это признак нежити!
— Пей, — потребовал маг.
Молча я выпила, бокал ему вернула, да и села, на руки свои глядя внимательно. А потом вдруг поняла — руки, это ведь только вторая стадия. Первая — глаза. И я на мага посмотрела потрясённо, и спросила хриплым шёпотом:
— Охранябушка, что с глазами моими?
— Глазки? — он вгляделся оценивающе и уверенно сообщил. — Очень красивые глазки. Мне нравятся.
Глянула на него с подозрением, только вот врать мне не стоило.
— Speculo! — выкрикнула заклинание, словно в другой жизни изученное.
Да едва зеркало появилось передо мной — содрогнулась. Глаза у меня были чёрными. Самыми что ни на есть чёрными! Без белка, без зрачков. Чёрные. Абсолютно чёрные. И губы им под стать — на белом бледном лице они чёрными казались! Я… стала нежитью. Вот почему Агнехран закрыл меня и от своих и от моих, вот почему не отпускал, вот почему…
Стоп, но я не нежить!
Уж я-то это знаю точно!
— Я не нежить, — сказала уверенно.
— Я знаю, — спокойно ответствовал Агнехран.
И так он это сказал, что мне интересно стало:
— А если бы стала нежитью, тогда что?
В ответ услышала разъярённое:
— Убью!
Взяла и язык ему показала. Порадовалась заодно, что язык-то мой розовый, нормальный, и авторитетно напомнила архимагам всяческим.
— Нежить нельзя убить, только упокоить!
— Тебя успокоить? — мгновенно предложил маг, да только в вопросе от чего-то угроза послышалась.
— Упокоить, — указала на ошибку его. — Успокоить-то можно живых, а упокоить…
Рывок, и к губам моим чёрным, я сама бы к ним ни на миг не притронулась, губы тёплые, сухие, твердые прижались. И я бокал с вином обронила. И зеркало. А руки, от чего-то не уронились, они обняли, и вот как только они его обняли, поцеловал меня маг уже по-настоящему, да так, что сердце моё забилось, быстро-быстро, как птица пойманная, или как на свободу выпущенная. И словно взлетаю я, только и держат, что руки его сильные, да дыханием опаляют губы тёплые. И хорошо так, так хорошо, словно весна в душе расцветает, а все цветы морозом побитые, распускаются нежданно-негаданно, ароматом леса-поляны наполняют, радостью сердце наполняют и цветут, так отчаянно цветут, как в последний раз…