. Однако Пейн был не сторонником классического республиканизма, а лишь врагом монархии; государственный долг, полагал он, стимулировал бы экономику, если бы контроль над ней перешел в руки народа.
Если мы понимаем, что «республиканское» мышление защищало «древнюю свободу», которую надо сохранить в «новых» условиях, мы можем рассматривать его как философию истории, вовлеченную в диалектику, как критику истории, содержащуюся внутри той истории, которую оно критиковало. Однако она имела не только философские, но и практические последствия; она помогала выявить «коррумпированность» существующего режима, в условиях которого личность лишалась независимости и автономии, обозначаемых с помощью понятия «добродетель», и шотландская философия истории не разрешила окончательно эту проблему. Для философии XVIII столетия было серьезным вопросом, может ли человеческая личность выжить в истории, а потому и с риторической, и с практической точки зрения это сомнение выражалось в том, что существующий порядок всегда можно представить продажным. Это сыграло важную роль, когда в ходе Войны за независимость США произошел разрыв с вигской и парламентской системой и были заложены основы республики1401.
Последняя глава «Момента Макиавелли» вызвала больше споров, чем все предшествующие разделы вместе взятые, ибо в ней исследуется исторический характер основания Америки. Есть более ранние работы, где я говорю, что развитие описанной мной истории можно проследить от Флоренции до Филадельфии1402; впрочем, поскольку я хорошо помню, как решил добавить пятнадцатую главу, не думаю, что я писал книгу с намерением прийти к такому заключению. К тому же я не одинок в своей попытке проследить «республиканскую» предысторию революции и Конституции. Бернард Бейлин в «Идеологических истоках Американской революции» (The Ideological Origins of the American Revolution) уже указал на необычайную влиятельность английской оппозиционной идеологии; Дуглас Адэйр в книге «Слава и отцы-основатели» (Fame and the Founding Fathers) продемонстрировал, что лидеры 1776 и 1787 годов считали себя законодателями в греко-римском духе1403, а Гордон Вуд в «Создании Американской республики» (The Creation of the American Republic) так основательно подошел к рассмотрению классического американского республиканизма и последствий его исчезновения, что оказался одним из главных моих оппонентов. Поэтому нет ничего из ряда вон выходящего в том, чтобы возводить истоки революции и основания США к давней республиканской традиции, или в том, чтобы видеть в них диалог между древней и новой свободой, составлявший главное содержание «момента Макиавелли»; и я был удивлен – и продолжаю удивляться, – с каким жаром (а иногда и желчностью) меня критиковали за мнения, которых, если память мне не изменяет, я не высказывал и не считал нужным поддерживать. Не могу избавиться от мысли, что эта критика во многом явилась следствием ограниченности взгляда, недопонимания – не обычного, а свойственного мышлению слишком многих историков.