Я вовсе не утверждал, что американцами – как они стали себя сознавать – двигала лишь «классическая республиканская теория» или идеология «страны». Однако они действительно существовали и представляли собой тщательно проработанные, иногда замкнутые системы взглядов, пригодные для детального изложения событий и смыслов. Стремясь отдать им должное, я порой был вынужден настолько подробно их описывать, словно они являлись самоценными. Но концепция «момента Макиавелли» сама по себе предполагает, что подобный ход мысли наталкивался на свою противоположность – в том числе в виде «современной свободы» – и вступал с ними в диалектику, в которой обе стороны заимствовали нечто друг у друга и осознавали свою историчность. Американцев, как я пытался показать, волновал вопрос сохранения ценностей в меняющихся исторических условиях; при этом я не считаю себя в ответе за тех, кто предположил, будто я говорил, что ими двигали исключительно те ценности, о сохранении которых они заботились. Отцы-основатели были поколением с достаточно сложным и даже изощренным видением истории, что бы мы ни думали о той культуре, рождению которой они способствовали.
Если я не ошибся, полагая, что мой подход неправомерно упростили, то следует задаться вопросом: что послужило причиной такого упрощения? Отчасти ответ кроется в том особом благоговении, которое американские историки привыкли испытывать по отношению к фигуре Джона Локка, философа, почитание которого, несомненно, должно проявляться в четкости мышления. Когда я работал над «Моментом Макиавелли», меня интересовало – как не заинтересовало бы сейчас – утверждение Луиса Харца, что все американцы мыслили как Локк, так как при отсутствии феодального прошлого они не могли усвоить никакой другой модели мышления. В ходе своего более раннего исследования, посвященного тому, как англичане рассматривали свое феодальное прошлое, я отметил существование значимых дискуссий, происходивших без участия Локка, но тесно связанных с дебатами, в которых он участвовал1404. Проанализировав спор о добродетели и коммерции в XVIII веке, я увидел, что Локк не был в числе главных его участников. Поэтому я предположил, что в качестве исследовательской стратегии нам следует перестать думать о Локке и его «важности» и подождать, пока он снова вернется – в чем я не сомневался – в тех амплуа, в которых он в самом деле оказался влиятельным. Что касается его места в дискуссии о революции в Америке, меня стала интересовать та существенная роль, какую Локк сыграл в продвижении либерального квазихристианства, популярность которого наблюдалась среди американцев того времени