Легко возразить, что такой методологический выбор не оставляет историку и его читателям возможности судить об общей политико-лингвистической картине эпохи. Покок наводил читателя на мысль о центральном значении республиканской идиомы, заведомо понимая, что взвешенное суждение о языковом целом на этом этапе невозможно. В этом смысле тактический ход вполне удался, но вызвал естественную критику, спровоцировав дальнейшие исследования по теме. Более поздние работы историков демонстрируют, что в Англии XVII–XVIII веков республиканский словарь в большинстве случаев смешивался в самых разных пропорциях с другими идиомами. Кроме того, в XVIII веке либеральный дискурс, связанный с естественными правами, собственностью, положительной оценкой торговли и труда, как правило, гармонично сочетался с республиканскими лексемами и аргументами1452.
Метафора разноцветного ковра оказалась более точной, чем могло показаться на первый взгляд. Впрочем, такой поворот требует существенно скорректировать и вывод о моральных ограничениях, накладываемых республиканской парадигмой на принятие новых коммерческих отношений и институтов. Сплетение разных нитей означает, что «буржуазные добродетели» в эту эпоху скорее дополняют, чем вытесняют «гражданские»1453. Более того, «вавилонское» смешение языков и ценностей можно датировать еще более ранним периодом. Современный историк М. Джурджевич утверждает, что элиты торговой Флоренции прекрасно сочетали идеалы гражданских гуманистов и легитимацию коммерческих отношений1454. Как представляется, эта линия критики полностью вписывается в методологическую логику Покока, писавшего о гибкости языков1455. Однако тезис Джурджевича отчасти противоречит жесткости идеологических выводов английского историка о противостоянии либерализма и республиканизма, с которым он прямо ассоциирует и развитие марксистской идеологии.
Подводя предварительный итог плодотворной академической полемике, спровоцированной «Моментом Макиавелли», мы можем уверенно сказать, что автору удалось предложить оригинальный способ писать «историю идеологии» или «историю политического языка» (вместо «истории политической мысли»). Возможно, еще более ценной оказывается сама манера письма Покока: она устроена таким образом, что учит читателя новой для него лексике, которую историк намеренно приводит на языке оригинала1456. Благодаря Пококу почти забытый прежде язык республиканской традиции стал частью хорошо известного ныне репертуара аргументов, связанных с добродетелью, коррупцией, оружием, земельной собственностью, постоянной армией, демократическими институтами или фортуной.