Развитое, как слух у слепых, воображение радостно дарило этому гордому аристократу духа все несбыточное, невозможное, недосягаемое для нас, убого запертых тут (…тупое «тут», подпертое а запертое четою «твердо»[1]): свободную навигацию по морям иных языков, как и вообще все виды вольных и элегантных перемещений в географическом, таком манящем, пространстве, затаенное дыхание издателей, миллионные тиражи, экранизации с участием космополитических кинозвезд («…я вообразил его в сияющем зале какого-то клуба, руки в карманах, уши горят, влажно блестят глаза, на губах играет улыбка, а все присутствующие толпятся вокруг него с бокалами в руках, смеются его шуткам»[2]) – а дальше уже ничего разобрать невозможно, слепит восторг софитов съемочной площадки.
И в этом смысле совершенно не портит картины то, что рано провидевший этот образ Борис Пастернак рыцарственно придал ему женское обличье – к идее приложим любой пол, возраст и внешность. В его поэме «Спекторский» (1931) есть такие строки:
Вот в этих-то журналах стороной
И стал встречаться я как бы в тумане
Со славою Марии Ильиной,
Снискавшей нам всемирное вниманье <…>
Все как один, всяк за десятерых
Хвалили стиль и новизну метафор,
И спорил с островами материк,
Английский ли она иль русский автор.
Степень предвидения, особенно во втором четверостишии, близка к неправдоподобной. Памятливый читатель припомнит еще один-другой родственный фантом еще на каких-то, написанных менее талантливыми перьями страницах. Еще без имени, обличья и судьбы, Набоков уже жил в чьих-то головах.
Сам я впервые вообразил условного «Набокова» году в 1960-м. Незадолго перед тем произошло первое, без шума, приоткрытие «спецхранов» (такое решение могло быть принято только на самом верху – любопытно бы узнать, по чьему персональному почину?) и на полки вернулись Гумилев, Розанов, Замятин, доэмигрантский Ремизов, книги вчерашних «врагов народа» вроде Клюева, Клычкова, Пильняка, диковинные даже внешне издания двадцатых годов. Благодаря такому подарку судьбы двум любопытным первокурсникам, Лене Сушенцову и мне, удалось выудить в библиотеке нашего Ташкентского университета комплект берлинского журнала «Новая русская книга» за, кажется, 1923 год. Хорошо помню имя издателя: профессор Ященко. Такая фамилия в любом алфавитном списке будет стоять последней. Вчитываясь в десятки неведомых имен и забористых псевдонимов (как забыть тебя, Иона Вочревесущий?!), я вдруг решил, не знаю почему: один из этих дебютантов сегодня, 37 лет спустя – крупнейший автор современности, и все мы скоро о нем услышим.