Чтобы быть уж совсем точным: я мечтал («мечтал» – самое верное слово), чтобы где-то на Западе жил в эти самые дни еще не слишком старый русский писатель не просто мирового уровня, но превзошедший любой мировой уровень. Да, его книги выходят малыми тиражами – круг их читателей ограничен русской диаспорой; да, его почти не знают в мире – он труднопереводим; но все это совершенно не важно, важны лишь его книги, которые вернутся когда-нибудь в возрожденную Россию. Я даже представлял, как они выглядят – на снимке, украшавшем в «Огоньке» статью о происках антисоветчиков из НТС, красовались журналы и книги, тайно провезенные в СССР, забыл, то ли наймитами, то ли выродками, то ли подонками. Политический уклон книг (правда, они были так уложены, чтобы названия были видны не полностью – ведь даже названия содержали страшный идеологический яд) не мешал понять вкусы тамиздатского дизайна: при любой толщине книги решительно преобладали мягкие белые обложки, рисунок на них отсутствовал, титул был выведен крупными антисоветскими буквами.
Понятно, не одного меня одолевали подобные эстетические грезы. Россия – литературно-ориентированная страна, так что немало лиц, уверен, были внутренне готовы к появлению в «Иностранной литературе» осенью 1961 заметки, хладнокровно сообщившей, что режиссер Стэнли Кубрик снимает в Голливуде фильм о роковой любви взрослого мужчины к девочке, по «скандально нашумевшему» роману «Лолита» Владимира Набокова, «натурализованного русского аристократа». Дабы вконец добить читателя, заметка завершалась сообщением, что юная исполнительница заглавной роли не знает, о чем фильм, и не увидит его до совершеннолетия.
Еще года через два «За рубежом» порадовал нас небольшой статьей «Евгений Онегин в США», где говорилось о выходе в Америке четырехтомного издания, содержащего перевод пушкинского романа и исполинский к нему комментарий, причем все это выполнил американский писатель, поэт и ученый Владимир Набоков. «Лолита» в заметке не упоминалась.
Предчувствие явно не подвело, образ все больше закруглялся. Но как добраться до набоковских книг?! Должны же они быть в СССР где-то помимо спецхранов? И тут я вернусь к своему отступлению. Оно небесполезно тем, кому сегодня 35 или меньше – хотя и у пятидесятилетних встречаешь странные понятия о позднесоветских временах. Сегодня мы живем в совсем другой стране, с чем я себя ежедневно поздравляю. Но и ушедшая страна не была просто серой дырой, неподвижной и неизменной. Под бронеколпаком официальной тишины в ней кипели идейные бури, люди жили жизнью мысли и поиска. Конечно, не все – лишь те, для кого это было неодолимой потребностью. Прочие, по моим наблюдениям, более или менее спали. Это был сон в хрущевско-брежневскую ночь. Ну, а среди бодрствовавших каждый сам, оценивая приемлемую степень риска (готов распроститься с карьерой; готов, что придут с обыском; готов, что привлекут «по статье» – последних, естественно, было немного), прочерчивал границы собственной свободы: водить ли дружбу с иностранцами, переписываться ли с заграницей, читать из запретного только романы или журнал «Посев» (риск резко выше), взаперти слушать сквозь глушилки «Свободу» и ни с кем не делиться, или обсуждать услышанное с теми, кому веришь; специально освоить иностранные языки, чтобы знакомиться с мировой мыслью, от которой тебя хотят оградить; писать под псевдонимом для русских изданий за рубежом – и тогда уж находить способы отправки рукописей. Что еще? Ходить по подпольным выставкам и концертам, и в общем-то чудно проводить время с друзьями (все крепкие и настоящие связи – они с тех пор), много шутить и хохотать (благо, власть постоянно давала к этому поводы) – короче, если честно, жить замечательной жизнью. Удручала, конечно, недоступность внешнего мира. Мы были убого заперты. Мы тогда не знали, что возможность видеть внешний мир – вещь хотя и важная, но все же не самая важная. Правда, убедиться в этом невозможно раньше, чем этот самый мир увидишь.