Наемные работники, состоявшие на службе господина Васильева, старались проходить участок двора, видимый из кабинета, как можно скорее. Хозяин, конечно, человек незлобный, отходчивый, но в запале гнева может найти причину осложнить жизнь, начиная от урезания жалования и заканчивая понижением личного статуса. К примеру, был автомехаником — стал золотарем, то бишь ассенизатором в современном понимании. И не подкопаешься. При найме обговариваются всевозможные варианты штрафов и наказаний.
Реветь Николай Егорович начал с самого утра, когда, к радости домочадцев, во двор вошла боярышня Юлия. Ее приезд оказался неожиданным во всех смыслах, потому как девушка возвращаться в родные пенаты в ближайшее время не собиралась. Отец вообще махнул рукой на дочь. Мало что опозорила семью, так еще Бельские чуть ли не прилюдно разорвали вассальную присягу. Дескать, идите господа Васильевы на все четыре стороны. Мы теперь вам не защитники. Сами, теперь все сами!
Естественно, знатные устюжане отреагировали по-разному: кто-то сочувствовал, а кто-то потирал руки, готовясь оттяпать чуточку земельки опального рода или предъявить стародавние долги. Теперь-то можно, никто за упрямым Николаем Васильевым не стоит, гербом не прикрывает.
Юля выдержала шквал радостных поцелуев матери, сестер и братьев, после чего наступила пора хозяина дома. Он появился на высоком крыльце старого родового двухэтажного особнячка в домашнем халате поверх рубашки и штанов, в мягких тапочках, взлохмаченный и сердитый, попыхивая трубкой. Увидев отца курящим, Юля сразу поняла, в каком состоянии находится папенька. Верный признак надвигающейся бури: несправедливой и обидной.
— Здравствуй, папа, — негромко сказала Юля, подходя к крыльцу и глядя снизу на родителя. Дорожную сумку она отдала горничной Людмиле, больше всех радовавшейся приезду девушки.
Как-то сразу во дворе стало тихо. Все занялись неотложными делами, и только мать, почуяв неладное, заняла позицию за спиной дочери.
— Заявилась, — проворчал Васильев, окутываясь дымом, пахнущим табаком и почему-то можжевельником. — На лице ни капли раскаяния, ни стыда.
— Обнял бы дочь, Коленька, — попеняла мать. — Почти год не виделись. Ее-то за что винить?
— Опозорила семью, — отец и не думал спускаться, тщательно высматривая на побледневшем лице Юли следы того самого раскаяния. — Ну и что теперь делать будем? Как в глаза людям смотреть?
— Мне нечего стыдиться, — девушка медленно ступила на выщербленные ступеньки крыльца, поднялась наверх и встала напротив отца. Странно, ей всегда казалось, что папенька выше ее, но сейчас роли поменялись. Василия Егоровича как будто со страшной силой тянуло вниз: стал приземистым, опустил плечи, а раньше смолянистые, густые волосы почему-то поблекли. И это все за год. Постарел отец, — резанула мысль. — Неужели ты поверил этим слухам?