. Кроме того, водораздел отношения Департамента полиции к так называемым общественным институтам проходил между обществами и печатью, с одной стороны (в первую очередь закрывали именно их), и земством – с другой стороны. Это совпадает с выводами по терминологическому анализу о лояльном отношении к земскому самоуправлению и позволяет предположить институциональный, а не идеологический подход к легальному публичному пространству внутри Департамента полиции, который выступал, скорее, сторонником не его запрета как такового, а его нормирования в части политики, чем, по сути, и стал Манифест 17 октября 1905 г. и последовавшее за ним законодательство.
Подводя общий вывод 4-й главе, стоит отметить ряд особенностей стратегий поведения чинов политической полиции в отношении даже не столько «либерального», сколько так называемого общественного движения в целом.
Одной из значимых особенностей этих моделей (по сравнению с революционным движением) являлась длительность пассивного наблюдения (перлюстрация писем, сведения из газет, слухи) за «либералами», их формальными (в различных институтах) и неформальными (в среде общества – «группы», «кружки», «фракции») объединениями. Собственные формальные «репрессивные» полномочия рассматривались Департаментом полиции как крайняя мера. С одной стороны, по причине их неэффективности применительно к легальному общественно-политическому пространству; с другой – видимо, имели значение и собственные взгляды чинов Департамента, которые (об этом подробно шла речь в 3-й главе) можно определить, скорее, как славянофильские, умеренно-либерально-консервативные, чем как охранительно-реакционные. Позиция Департамента полиции по отношению к «общественному движению» была умереннее и лояльнее, чем у других властных структур, как внутри политической полиции (в первую очередь в сравнении с ГЖУ), так и вне ее (прежде всего в сравнении с Министерством народного просвещения). Всё это в целом позволяет внести определенные коррективы в историографический образ Департамента полиции, отказаться от общепринятого представления о нем как активном стороннике и проводнике карательно-репрессивной политики власти, по крайней мере в отношении такого явления, как «либерализм».
Важно отметить и несоответствие между публицистическим и историографическим образом общественных деятелей как «законников» и их поведенческими стратегиями при лично-неформальном и формально-правовом взаимодействии с политическим сыском – и при устной (личные встречи), и при письменной (ходатайства и прошения) коммуникации они использовали не язык «права», а язык «незнания», «ненамеренности», «лояльности».