Как только струны издали низкий рыдающий звук, Зумурруд сложила руки над головой и начала медленно покачиваться. При этом она выгибалась назад, все ниже и ниже, пока руки не коснулись пола. Ее груди с налитыми сосками вздыбились, а волнистые локоны будто пролились на руки. Она закрыла глаза, и ресницы двумя длинными пушистыми полосками опустились на ее гладкие скулы. Смычок забегал по струнам быстрее, барабан глухо отбивал ритм. Цзяо Тай ждал, что сейчас она выпрямится и приступит к танцу, но девушка оставалась недвижна. Он вздрогнул, вдруг заметив, что изумруд в центре ее обнаженного живота медленно движется в разные стороны. Все прочие части ее тела пребывали в полном покое, и только живот ходил вверх и вниз, влево и вправо какими-то странными отрывистыми движениями. Барабан забил еще чаще: теперь изумруд начал описывать круги, постепенно все увеличивающиеся. Глаза Цзяо Тая были прикованы к зеленому камню, зловеще поблескивающему в свете ламп. У него закружилась голова, в жилах вскипела кровь. По лицу заструился пот, но он не замечал этого.
Цзяо Тай очнулся от этого наваждения, когда барабан внезапно смолк. Еще несколько визгливых протяжных звуков, и смычок замер. В последовавшей за этим мертвой тишине танцовщица грациозно, словно дикая кошка, выпрямилась, вновь оказавшись на коленях, и несколькими точными взмахами руки привела в порядок волосы. Ее грудь вздымалась; обнаженное тело покрылось испариной. Теперь Цзяо Тай ощутил запах мускусных притираний, смешанный с непривычным, чуть резковатым ароматом ее тела. Как ни убеждал он себя, что это противно, запах будил в нем некие глубинные чувства, заставляя вспоминать звериный дух охоты, конского пота и горячей алой крови в пылу битвы.
— Машаллах! — восхищенно вскрикнул Мансур.
Он достал из кушака иноземную золотую монету и положил ее перед коленопреклоненной танцовщицей. Она подняла монету и, даже не взглянув на нее, швырнула через всю комнату двум музыкантам. Затем, не вставая с колен, повернулась к Цзяо Таю и спросила на беглом китайском:
— Незнакомец прибыл издалека?
Цзяо Тай сглотнул: у него перехватило горло. Он поспешно хлебнул из кубка и ответил со всей непринужденностью, на которую был сейчас способен:
— Я из столицы. Меня зовут Цзяо Тай.
Она одарила его долгим взглядом своих огромных, подернутых влагой очей. Затем повернулась к его соседу и безразлично произнесла:
— Хорошо выглядите, господин Яу.
Купец расплылся в широкой улыбке и постарался ответить, как принято у арабов:
— Слава Аллаху, пребываю в добром здравии! — Не отрывая глаз от ее груди, он с ухмылкой бросил Мансуру: — Один из наших китайских поэтов сказал: «Древо гнется под тяжестью спелых плодов!»