— Как дела с политсетью, Федор? — прервала Лена секретаря комитета.
— Работаем понемножку.
— Понемножку?
— Вы, Лена, если позволяете себя так звать, подите-ка сами на узле поработайте, — вспыхнув, сказал Федор. — Народ периодически в поездках, по графикам. А графики часто нарушаются. Живет народ черт-те где — кто в пригороде, кто по разным концам города. Кончил работу, и каждый домой спешит. И потом известно — транспортники.
Мальчишка рассмеялся. Лене показалось, что он никогда не бывает без улыбки, этот белозубый пацан. Почему-то подумав, что мальчишка смеется над ней, и не обидевшись на это, Лена сказала:
— Что транспортники, мне известно. Кстати, ведомость в сектор учета ты до сих пор не прислал?
— Не прислал, — неожиданно согласился Рудаков.
— Тебе не стыдно?
— Отчего?
Лена отлично видела, что Рудаков прикидывается наивным.
— Бессовестный ты, — даже с каким-то облегчением проговорила она.
— Завтра пришлю, — смутившись, пообещал Рудаков, и Лена чуть улыбнулась: она знала, что, если Рудаков пообещает сам, а не просто получит напоминание из обкома, он никогда не подведет.
— Комсомольских политкружков у вас девять?
— Девять. Не верите, списки показать? Не надо? Сегодня день политзанятий.
— Я это знаю. Пойдем.
Рудаков не ожидал, что Лучникова собирается в цехи, и немного растерялся.
— Что ж, пойдемте. Ты, Коля, посиди тут, — обратился Рудаков к товарищу. — Я Петровых вызвал. Опять вчера поссорились. Так ты их займи чем-нибудь. А я скоро вернусь.
— Есть занять Петровых! Мы сейчас с ними самодеятельность устроим, — с готовностью сказал Коля.
— Кстати, Чирков у вас? — спросила Лена, выйдя с Федором из вокзального здания. Она глубоко вздохнула, втягивая в себя чистый, с легким морозцем воздух. Вздох получился глубокий и все-таки трудный.
— Видел я его. Он в цехи ушел, — серьезно, уважительно по отношению к Чиркову ответил Рудаков.
На несколько километров разбежалось сложное путевое хозяйство Павловского узла. Скрещивались и расходились по земле рельсы, стрелки, сливаясь в один большой путь, высились сигнализационные установки.
Возле депо паровозников вереницами «на отдыхе» стояли локомотивы, ощетинившиеся дымящимися трубами. Юноша со сверкающими глазами на вымазанном сажей и копотью лице насвистывал мелодию из «Евгения Онегина», обтирал паклей паровозные поручни.
— Здравствуй, любитель Чайковского! — весело сказала Лучникова.
— Кого? — спросил свистун.
— Чайковского!
— А это кто? Греческий полководец, что ли?
— Эх ты, полководец! Да это наш русский композитор, ты ведь его мелодию насвистывал.