Надя пошла навстречу Леону.
– Ты… – сказал он и посмотрел на нее с такой мукой, с такой любовью, что Надя едва не заревела.
– Молчи, пожалуйста, молчи! – торопливо перебила его она. – Я сама тебе все скажу… То, что мы сделали, – ужасно. Мы едва не убили ее. Я буду просить у нее прощения, скажу ей, что мы с тобой расстались…
– Надя! Милая… – Он переложил пакет из одной руки в другую. – Пусть она умрет. Пусть мне потом гореть в аду… Но я люблю тебя, и мне все равно…
– Леон! – с ужасом воскликнула Надя. – Нет!
Его слова показались ей поистине чудовищными.
– Я так люблю тебя! – угрюмо продолжил он. – Мне ничего не надо… только ты…
– Зато ты мне не нужен. Я тут подумала – мы слишком разные, чтобы быть вместе! И еще – если с Альбиной что-то случится, я сама умру. Я не могу жить с чувством вины. Я не такая, как ты…
Леон смотрел на нее во все глаза, словно не понимая.
– Надя…
– Молчи! Пожалуйста, молчи! – нетерпеливо воскликнула она. – Любовь, любовь… Да что она такое, эта любовь? Что, выше нее ничего уже нет? И ради нее возможны любые жертвы, можно даже человека убить? Да чушь собачья! Есть долг, есть бог, есть совесть… Да, представь себе, я верю в бога! – крикнула она. – И не хочу, чтобы ради любви, ради этой дурацкой страсти погиб живой человек, мой единственный настоящий друг. Алька то есть… – Надя не выдержала и все-таки заревела.
– Не плачь, – тихо произнес он и ладонью осторожно смахнул с ее щеки слезу.
– В общем так, Леон, – ты мне больше не звони, и…
– Я понял, я все понял, – перебил он. – Можешь не продолжать.
– Все, тогда спасибо за внимание. – Она резко повернулась, но Леон схватил ее за локоть. И тогда Надя спросила, не оборачиваясь: – Ну, что еще?
– Я должен тебе кое-что отдать, – тихо сказал он и вытащил из кармана небольшой плоский квадрат.
– Что? Зачем?
– Это диск с моей музыкой. Ты… Он твой, словом. О тебе и для тебя. Композиция под названием «Золотой дождь». У тебя есть где его послушать?
– Да, – растерянно произнесла Надя. – Спасибо…
– Прощай, Надя.
– Прощай, Леон.
Они разошлись в разные стороны. Надя свернула за угол – там был лабораторный корпус – и полезла в какие-то кусты, где ее никто не мог видеть. И только там, вдали от чужих глаз, в этом тихом, заброшенном месте, она дала волю слезам. Тут она могла реветь сколько угодно – всласть, захлебываясь слезами, не видя ничего вокруг… Веточка рябины качалась перед ней, плавая в тумане, и в красных осенних ягодах заключалась вся безнадежность Надиного существования.
– Ну кто бы мог подумать, что в начале двадцать первого века… – обиженно и чуть капризно зашептала она этой веточке рябины, – что в наше время, когда есть Интернет, космические технологии, не сегодня-завтра клонируют человека и вообще почти ничего нет невозможного, я страдаю такой ерундой?! Тоже мне, Тристан и Изольда! Или еще хуже – древний миф о Данае… До нашей эры какой-то золотой дождь выдумали! Сейчас, между прочим, и дождей-то приличных нет, одни кислотные… – Она вдруг засмеялась сквозь слезы. А потом снова заревела.