Больше всего Алину позабавила… нет, не позабавила, а на самом деле поразила фраза про «неприятности», которые должны быть, но не должны приносить ей огорчений. Похоже, что Кирилл еще тогда понял в ней то, что Алина осознала только сейчас. Понял, что в то время она просто не могла жить без драм. Ей нужны были конфликты, желательно, классицистического характера – между чувством и долгом. Нужны были сложные отношения, страдания, вина, раскаяние и прощение. Нужен был какой-то особый мир, совсем не такой, как тот, в котором они ежедневно существовали: мир с дуэлями, Сенатской площадью, метелью, лицейским братством, питьем шампанского из туфельки дамы сердца, свечами, в свете которых преображаются лица, и длинными письмами, запечатанными восковыми печатями; мир с разлуками, встречами, восторженными стихами, целованием рук, вальсом в белоколонном зале, беззаветной дружбой и честной враждой. Тот мир, где, записной карьерист Горчаков, рискуя всем, предлагает паспорт Жанно Пущину. Где, венчаясь, приносят вечные клятвы, и женщины следуют в Сибирь за своими мужьями. Где измена присяге и измена себе сталкиваются в неразрешимом противоречии. Этот мир она старательно возводила вокруг себя и пыталась включить в него своих учеников, сделать их литературными героями.
Да, вот он и ответ на вопрос о том, почему она стала учителем! Она собиралась построить свой мир и населить его своими учениками, забыв, что каждый из них – отдельная вселенная.
И вот сейчас в этих письмах она увидела, как мальчик, которого она придумала и полюбила таким, каким придумала, которого пыталась вылепить для себя, где-то там, в реальной жизни, на погранзаставе, безуспешно пытается сохранить в себе крупицы этого мира.
И еще одно она с удивлением поняла: что она этом мире сейчас – абсолютно чужая.
* * *
И вот, наконец, последнее письмо.
«Здравствуй, Алина!»
Отброшено отчество, и обращается он к ней на «ты». Письмо заканчивается словами: «А так у меня все нормально. Настроение, кстати, сейчас тоже очень даже ничего!» – вероятно, ответ на упрек, что вспоминает о ней только тогда, когда ему тяжело. Пишет не ученик, а друг. И в письме говорится уже не о том, как она ему нужна, чтобы рассказать о том, о чем потом молчит. Оно наконец-то о реальной его жизни, воинской службе, о брате Мише, о красоте почти нетронутой человеком карельской природы… О наивной «романтике» бесплодных погонь («Один раз даже вылетал на вертолете, мы сверху должны были увидеть и остановить нарушителя, представляете, как в боевиках о Вьетнаме!») и сидения ночью в заслоне в полной темноте. О безразличии к тому, что делаешь, поскольку лично он ничего против этих нарушителей не имеет. Не Болконский, но и не Николай Ростов. И видно, как нужна она была ему как учитель и друг, но уже не в этой, реальной, а в уходящей прошлой жизни. И как невозможна для него та любовь, которой она от него желала.