Было и еще одно, хотя в этом он не готов был признаться даже самому себе. Одежда являлась свидетелем всего того, что случилось с ним. Она побывала там, в лесу. Она знала все то, что видел или чувствовал он. Все то время, пока Том продирался сквозь заросли, отчаянно стремясь вернуться к цивилизации, его не покидала одна мысль: теперь у него есть причины для того, чтобы остаться в живых. Он кое-что знал. Он хотел принести остальным новость.
Но все произошло не совсем так, как он надеялся.
Он все еще верил в то, что видел и чувствовал. Однако ясно было, что никто больше в это не верит. Шериф четко обозначил свою позицию, и помощник последовал его примеру. За пятнадцать минут, проведенных в небольшом магазинчике одежды на другой стороне площади, Том понял, что новости здесь распространяются очень быстро. Впрочем, об этом можно было догадаться уже по тому, что та женщина, Патриция, успела услышать достаточно, чтобы прийти и разрушить до основания все его надежды (потом она пять минут рассыпалась перед ним в извинениях, отчего стало только хуже). Всем быстро стало известно о том, что он якобы видел. И к тому моменту, когда Том расплачивался за свои покупки, он уже не сомневался, что все вокруг считают его сумасшедшим.
«Знаете, он нажрался в стельку у Фрэнка пару дней назад. Потом пытался покончить с собой в лесу, но не с помощью пистолета или чего-нибудь подходящего. Вроде как наелся таблеток и отрубился, после чего ему показалось, будто он что-то видел. Потом два дня блуждал по лесу. Забавно, правда?»
Не столько забавно, сколько грустно. Девушка за кассой ничего этого не говорила, но ее очень, очень добрая улыбка сказала ему все. Портье за стойкой в мотеле даже не смотрел в глаза, но тоже выдавил кривую улыбку. Том все понял. Его отделял лишь шаг от того, чтобы стать посмешищем. И два шага до кое-чего намного худшего. Если Коннелли расскажет хоть что-то о том, что узнал, от добрых улыбок не останется и следа. А Коннелли еще не знал всего.
Некоторое время он сидел в кресле, тупо глядя на телефон и думая, не позвонить ли домой. Прошло три или четыре дня. Он не помнил, звонил ли перед тем, как уйти в лес, и понимал, что это нелучшим образом свидетельствует о его психическом состоянии. Наверное, все-таки звонить не стоило, хотя он уже благоразумно удержался от искушения сказать что-нибудь многозначительное или высокопарное. Он чувствовал, что надо позвонить Саре, сообщить ей, что с ним все в порядке, но в то же время понимал, что у нее нет никаких причин подозревать, что с ним что-то могло случиться. Его молчание не означало ничего, кроме дополнительного подтверждения простой мысли: «Том, ты дурак». Ему хотелось сообщить ей о своей новости. Об этом нужно было кому-то рассказать, а за все время пребывания в лесу его не оставляла мысль о том, что вопреки всему он очень любит Сару. Ему не хотелось говорить ей о том, почему он оказался в лесу (хотя она могла узнать об этом и позже), но можно было просто рассказать о своей находке. Проблема заключалась в том, что, несмотря на все им пережитое, новость уже не представлялась ему столь захватывающей.