Картина так и стояла лицом к стене, и, подойдя к ней, я замерла, прислушиваясь к громким ударам сердца, отдававшимся в ушах, и дрожа от страха. Но я понимала: не будет мне никакого покоя до тех пор, пока не докажу себе, что все одолевавшие меня дурные видения и сны порождены выпавшими на мою долю потрясениями, переживаниями и болезнью.
Набравшись решимости, я схватила картину, повернула и уставилась на нее широко открытыми глазами.
Поначалу она показалась мне прежней. Я застыла, охваченная воспоминаниями о том полном ужаса вечере, об этих масках, костюмах, криках, запахах, свете факелов, о потерявшемся в толпе муже. Многие костюмы и маски выглядели знакомыми, но ведь они были традиционными в Венеции и использовались на карнавалах уже сотни лет.
А потом я заметила в одном углу почти скрытое в толпе лицо в белой шелковой маске, увенчанной султаном из перьев, в прорезях которой виднелись глаза Клариссы Виго. Эти-то глаза и убедили: я ничего себе не вообразила. На меня был нацелен тот же пристальный, злобный взгляд сверкающих глаз, исполненных жаждой мести и ненавистью, а еще ужасающим злорадством. Эти глаза, казалось, уставились прямо на меня, чуть ли не в душу заглядывали, и одновременно указывали на что-то. Как могли они смотреть в два места разом?..
Я проследила за их взглядом. И увидела.
В одной из гондол, ближе к краю, стоял мужчина в черном плаще и шляпе-треуголке. Стоял между двумя другими, чьи лица полностью закрывали маски. Один держал его за руку, другой словно бы подталкивал вперед. Черная вода рябила под слегка покачивавшейся гондолой. Голова мужчины была обращена ко мне. Выражение его мертвенно-бледного лица внушало ужас – сплошной страх и отчаянная мольба. Он старался вырваться. Молил о спасении. Он не хотел оставаться в гондоле рядом с теми, другими.
Ошибиться не представлялось возможным: это мой муж, – но, когда я видела венецианскую картину в последний раз, его на ней не было, в этом я не сомневалась, как в самой себе. Мой муж оказался на полотне, написанном за двести лет до наших дней. Я тронула холст пальцем, но нет, он был чист и сух. Никаких признаков, что в последнее время здесь что-то было дописано или изменено, и я больше не чувствовала запаха масляной краски, столь едкого всего несколько мгновений назад.
Потрясенная, истерзанная болезнью и горем, я бессильно присела в этой сумрачной комнатушке. Случившееся не поддавалось объяснению, но я знала: это происки злой силы, – и понимала, кто несет за это ответ. И все же не было в этом никакого смысла. До сих пор никакого смысла нет.