Василий поднял руку, указывая на «высокого», и среди укрощенной толпы пробежал шум голосов:
– Лай-Лай-Обдулай, Лай-Лай-Обдулай!..
Чудотворец молчал, выпучив свои дурацкие глаза и брюхо, а женщины, стоящие в толпе, простирая к кукле руки, шептали: «То-то сила-силушка, то-то высокий». Василий, полюбовавшись картиной общего преклонения перед «высокими» и «могучими», снова возвысил голос, и все затихло:
– Теперь слушайте обратное слово начальника: можем ли мы, начальники, наставлять на спасение? – спрашиваю. Ей-ей, можем. Спасение от нас и исходит. И вот как, собственно, мы наставлять можем на спасение… – Неожиданно он повернулся к «преступнику» и крикнул: – Скинь-ка штаны!..
Алексей стоял, не двигаясь, с выражением удивления и ужаса глядя на Василия и толпу, опошлевшую и поглупевшую после своего порабощения. Хотя он ясно слышал слова «сечь будем», но они казались такими необыкновенными для человека, привыкшего к свободе, что положительно не входили в его ум. Он стоял неподвижно, как белый столб, далекий от исполнения приказания «снимать штаны», хотя теперь он был освобожден от веревок.
– Оглох, что ли, самый большой дурак? – гневно крикнул начальник. – Вразумительно приказываю тебе так: сей минутой скидывай штаны.
«Преступник» продолжал находиться в состоянии прежнего оцепенения, и только пальцы его рук, как бы выражая крайнее изумление, расставились в разные стороны.
Толпа тоже стояла как бы в оцепенении, и хотя большинство уже привыкло к мысли, что прежняя свобода отлетела от Зеленого Рая, но в них продолжал еще громко звучать голос человеческого достоинства. Парамон именно это чувство и хотел убить в обитателях Рая, а самым действительным средством для этого он считал зрелище «сечения» перед глазами всех обывателей. Но это было самым трудным, рискованным делом и гораздо более опасным, нежели раны, наносимые ножами, и даже убийство. Зеленый Рай мог взбунтоваться и перебить своих поработителей.
Прошло минуты две напряженного ожидания чего-то, Алексей стоял в прежнем оцепенении, Василий с грозным видом смотрел на осужденного, Парамон, закрыв лицо руками, делал вид, что плачет, заставляя на себя смотреть. Груня билась в своих веревках и жалобно плакала, а толпа молчала, затаивая негодование и чувство жгучего оскорбления.
В эту минуту по сторонам «преступника» стали Герасим-Волк и Варсоний, и в руке каждого были толстые пучки длинных розог. Раскрыв широко смеющийся рот и глядя на толпу своими бычачьими глазами, великан начал помахивать в воздухе розгами, делая репетицию.