. Кстати, к этому сыну своего брата – будущему артиллеристу-академику и полковнику русской царской армии, отсидевшему после Октябрьского переворота почти два года в большевистской тюрьме и освобождённому в 1920 г. в результате его личного обращения к Г. В. Чичерину, – Никола Пашич относился с особой теплотой.
И это не случайно. Ведь он сам был связан с Россией глубокой внутренней связью. Можно привести немало деталей, которые обычно ускользают от внимания историков, толкующих об исключительно политическом интересе Пашича к Петербургу.
В 1925 г., на закате поздней осени патриарха, его супруга Джурджина писала своей родственнице: «Никола всегда чувствует себя хорошо за границей». Всё точно, но особенно справедлива данная констатация применительно к России. Пашич любил Россию, любил в ней бывать, всегда чувствуя себя здесь своим: к нему и обращались там не иначе как «Николай Петрович». Любил общаться с русскими, иногда, правда, перегибая палку: во время официальных приемов нередко здоровался за руку с лакеями в ливреях. Любил говорить по-русски, что, бывало, тоже приводило к казусам. Как вспоминал посланник Сербии в России Димитрие Попович, однажды на приёме по случаю приезда в Петербург короля Петра Карагеоргиевича (1910) Пашич разговаривал без переводчика с каким-то русским генералом. Но так, что по окончании разговора тот удивлённо заметил: «А я и не знал, что сербский язык так похож на русский»[46]. В бытность же его самого сербским посланником в Петербурге (1893–1894) он, расписываясь в книгах посещения важных особ, всегда старательно выводил: «Николай Петрович Пашич»[47]. И даже позднее, во время официальных визитов, данная практика не менялась. 28 апреля 1916 г., к примеру, подтверждая получение от Московской городской думы ста тысяч рублей для сербской армии, гость начертал: «Николай Петрович Пашич. Министр Председатель Сербский». Эта его расписка[48] тиражировалась газетами – русским было приятно… Мелочи, – скажет кто-то. Детали, ответим мы, – говорящие куда больше о подлинном состоянии души, чем долгие официальные заклинания.
И в быту, о чём уж совсем редко упоминается при описании жизни политиков, Никола Пашич был каким-то полурусским. Летом, например, любил носить чесучёвую пару, как помещик средней руки. На кухне у него стоял большой тульский самовар из меди, а рядом – ещё один маленький самоварчик. Среди столового серебра в хозяйстве Пашичей имелось 12 русских ложек с инкрустациями, чайный сервиз и 6 чарок для водки, которую он, правда, не пил. А в кабинете был особый шкафчик с собраниями сочинений И. А. Гончарова, Л. Н. Толстого – с его произведениями он познакомился еще в 80-е годы, в бытность в России эмигрантом, – и других русских классиков. На стенах в доме в центре города на Теразие, висели картины художника Байкова и русские иконы в старых окладах. И в церкви он обычно крестился, отбивая поклоны в пояс, что также было нетипично для серба.