А так как никто не исключал возникновения в ночное время, какого-либо форс-мажора, требующего доступа представителей одной пятерки в помещение, занимаемое другой, был выработан условный код, позволяющий определить, кто стучит — свой, или чужой.
Шифр состоял из двух частей. Первая — день десятидневки. Но, не просто номер — чтобы много не стучать, начиная с шестого дня счетчик сбрасывался и начинался заново, так что шестому дню соответствовал один удар и так далее — десятому — пять. Вторая часть кода — позывной стучащего — тоже от единицы до пяти. Так что минимальный код был один — пауза — один, а максимальный: пять — пауза — пять.
Так как представители обеих пятерок знали друг друга много лет, то если бы, например, в одну прекрасную, а точнее говоря — злосчастную ночь, в дверь одной из спален постучали: два — пауза — два, а это был бы не второй, или седьмой день десятидневки, или же вместо Второго перед дверью стоял кто-нибудь другой, то сразу стало бы ясно, что явился не собрат по оружию, а хартыг. Поэтому, при всей простоте и незамысловатости выбранного шифра, для данной ситуации и для данного набора хорошо знакомых между собой оперативников, он был вполне себе рабочим.
Раздавшийся стук был таким: два — пауза — три. Поскольку новые сутки начались несколько часов назад, то первая часть кода была правильной и соответствовала седьмому дню десятидневки. Оставалось убедиться, что за дверью Третий из первой пятерки — в миру Фирездал. Открыв дверь, Лидгугальт удостоверился, что перед ним Фирездал — все было правильно — код соответствовал человеку.
Окровавленная голова блондина, его бледное лицо и то, что он с трудом стоял, облокотившись на стену, лучше всяких слов говорили, что с первой пятеркой приключилась беда. Смешно было опасаться полумертвого тезку по номеру и Лидгугальт снял щит. Однако, прежде чем он успел задать какой-либо вопрос касательно того, что произошло с первой зондеркомандой, в его солнечное сплетение вонзился черный кинжал, возникший в руке Фирездала как будто из ниоткуда. Болевой шок не позволил Лидгугальту предпринять каких-нибудь ответных действий, а завершил дело Фирездал перерезав оппоненту горло.
«Извини братан — ничего личного!» — подумал старший помощник, бережно укладывая тело на пол.
Бережность была вызвана отнюдь не уважением к поверженному врагу, как могли бы подумать люди воспитанные в духе рыцарских романов, типа «Айвенго», «Тристан и Изольда», «Парцифаль» и иже с ними, а вполне себе вполне утилитарными соображениями — чтобы не поднимать шума. Врагов надо было взять спящими и беспомощными. Это на рыцарском турнире западло исподтишка бить в спину, а на войне не то, чтобы высшая доблесть, а скажем так — признак высокого профессионализма — больше шансов выйти живым из боя.