Вернувшись к созерцанию своей рюмки, непалец спохватился и проговорил:
– Мне кажется, вы сомневаетесь, стоит ли вам вернуться к этой привычке.
Он кивнул на мутное пойло.
– И пусть вы и не спрашивали моего совета, но поверьте – не стоит.
– Судя по всему, вы знаете, о чем говорите, – сказал Рыбин, бросив взгляд на рюмку непальца, и нотка язвительности утонула в шероховатостях его английского. Сосед по стойке вновь ухмыльнулся.
– Да. Иногда моя жена думает, что меня слишком много в ее жизни. Тогда я иду сюда. Любил пропустить здесь стаканчик в юности. А теперь, знаете, прихожу просто… посмотреть…
Дрогнувший голос непальца и мысль о том, что когда-то они уже могли, сами того не зная, быть здесь одновременно – миллиарды лет назад, в другую геологическую эпоху, когда Аня была жива, – пробудили в Рыбине странное чувство родства с этим человеком.
– Сижу и часами взвешиваю все «за» и «против». Выпить или нет, – продолжал непалец с ухмылкой на лице. Рыбин заметил блеск нескольких золотых зубов. – И, знаете, еще ни разу «за» не перевесили. Всегда хочется погасить пожар в голове. Но это бензин, а не вода.
Рыбину казалось, что у него в голове скорее ураган, а не пожар. Свирепый вихрь, кружащий обломки воспоминаний и клочки мыслей все быстрее – так, что они сливались в мутную кашу, пробуждая внутри тошноту и тупую боль. И все же он понял, о чем говорил непалец. Ведь сам уже проходил через это бесчисленное множество раз. Сначала спиртное как будто выхватит из вихря какой-то фрагмент прошлого, заставит его застыть, создаст иллюзию покоя – и позволит страдать по-настоящему, сделает боль острой и свежей. Это всегда Аня. Лето, жара, берег реки на Снове, где у них была дача. Она только вышла из воды, сидит на песке, песчинки блестят на мокрой бронзовой коже, искрятся мокрые волосы, пляшут блики в полном воды пакете, где она моет черешню. Она смеется какой-то его глупой шутке, и в ней столько света, яркости, что хочется прищуриться, чтобы не опалить глаза… Или буря, Казбек, приют на старой метеостанции. Ветер хлещет снегом по окнам, за грубо сколоченными столами галдят на десятке языков туристы со всего мира, а они сидят напротив друг друга, и кажется, что больше никого нет – только она, уставшая после ночного восхождения, но словно хранящая тот летний свет внутри. В тусклом мерцании глаз, в легкой, мечтательной тени улыбки, в глубоком взгляде, который всегда так много знал о нем – больше, чем он сам… Это всегда была Аня. И сейчас тоже будет она. Но мнимая, недолговечная, кинжально-острая четкость воспоминаний не принесет успокоения. А потом вихрь вернется, еще неистовее прежнего.