Молодой комендант свирепствовал. При нем нас плохо кормили.
Однажды привели какую-то женщину и сразу же поместили в карцер, который представлял из себя жуткий подвал, полный огромных крыс, находившийся еще глубже, чем полуподвал. В него вел крутой лестничный спуск в полной темноте. Мне удавалось иногда поговорить с несчастной узницей, которая сидела в основном на последней ступеньке, прислонившись спиной к двери. Не понимаю, как она не свалилась вниз, когда дремала. Когда ей носили пищу, я ходила туда с дежурным. Через несколько дней ее выпустили по ходатайству Ганенфельда, я тоже несколько раз просила коменданта о том же, так как она заболела. Комендант об этом даже слышать не хотел, но доктор настоял. В этот день был очередной концерт или какое-то представление, и я посоветовала ей немного развлечься и прийти, не зная, что на то нужно было получить разрешение. Она пошла. Играли какую-то комедию. Я осталась во дворе. Вдруг я услышала громкую брань. Во двор из амбара-театра вышел комендант в сопровождении нескольких человек, включая Ганенфельда и эту женщину. Комендант орал: «Кто посмел пустить ее на представление? В карцер того!» Ганенфельд что-то говорил ему, женщина в слезах спустилась в нашу камеру, а я за ней. Она сказала, что сначала коменданта не было, а когда он появился и заметил ее, то начал ругаться и велел ей тотчас уйти в камеру, иначе обещал посадить обратно в карцер. Я поднялась наверх. Во дворе был один Ганенфельд, которого комендант обещал посадить в карцер, для чего послал за ключами. В это время появился комендант. Я пошла к нему и сказала, что Ганенфельд ни при чем, так как ничего об этом не знал, женщина тоже. Это я ей разрешила пойти, а я не знала, что на то нужно было испрашивать разрешение, которое я бы непременно попросила. Во всяком случае, виновата во всем только я. Комендант, не говоря ни слова, повернулся и стал уходить. Я быстро догнала его, перегнала, остановила и сказала еще раз, что Ганенфельд тут совсем ни при чем, и если нужно кого-то наказать, то только меня. В ответ он что-то промычал и удалился. Затем появился Ганенфельд и сказал, что комендант отменил наказание и просил впредь так не поступать. В глубине души я безумно боялась этого карцера из-за крыс. С комендантом у меня было несколько стычек, и я показала ему, что не боюсь угроз, а он, как большинство негодяев, отступал перед отпором, хотя, надо сказать, я никогда не старалась зря ему противоречить.
Раз ко мне пришел часовой и попросил женщин для уборки в помещении казарм, находившихся в переулке за лагерем. Я знала, что когда посылали женщин, то солдаты часто над ними измывались: пачкали только что вымытые полы и вели себя в остальном безобразно. Я, зная это, объявила, чтобы без меня женщины туда больше не ходили. Узнав, что комендант на тот момент отсутствовал, я решила на свой страх и риск сопровождать <их> без его на то разрешения, предупредив об этом Ганенфельда. Я позвала <женщину>, сидевшую ранее в карцере, которая была средних лет. По лицам солдат я поняла, что они разочарованы: они рассчитывали на молодую и без меня. Женщина хорошо и расторопно работала, но солдаты старались ей подгадить, заплевывая вымытый пол. Я обратилась к их совести. Кое-кто из них смеялся, другие пытались увещевать особенно рьяных. Мы пробыли в казарме два часа. Когда же вернулись, то застали во дворе злого коменданта с приспешниками. Я отправила женщину отдыхать, а сама подошла к коменданту и сказала, что безуспешно искала его всюду для получения разрешения выйти за территорию лагеря, но если он считает меня виноватой, то я готова понести наказание, и, пока он принимает решение, я буду ждать его у себя в камере. Он сидел словно на иголках. Я ушла. Наказания не последовало.