Я хотела записать ее адрес, чтобы передать в ARA для оказания ей помощи, и заодно дать ребенку молоко, так как он ничего, кроме кипятка, не получал. Она не верила своим глазам от радости, что может покормить ребенка. Через какое-то время она пришла с благодарностью после получения посылки. Прошло примерно с месяц. Вдруг она снова появилась с грустной новостью: дочь и внучка умерли, и она пришла отказаться от посылок, которые нужнее кому-то другому, а она снова будет нищенствовать. Потом я встречала ее на Арбате с протянутой худой рукой, и мы всегда были рады друг другу.
Еще одна скорбная картина всплыла в памяти, хотя более недавние события я часто забываю. Иду я зимой по глухому переулку. Кругом глубокий снег, который, конечно, никто не расчищает. Содержатся в порядке только главные улицы, которые чистят «буржуи» под присмотром какого-нибудь большевика. Для этого отбирают стариков, которым эта работа не под силу. Все они в лохмотьях и почти босые. Мимо проносятся в автомобилях упитанные и хорошо одетые в краденые вещи чекисты и комиссары. Так вот, иду я и хочу сократить дорогу, для чего сворачиваю в церковный дворик небольшого храма. Церковная ограда давно спилена на дрова. Кругом сугробы. Церковь эта – Николы на Курьих ножках.[189] Меня всегда удивляло ее название, но никто не смог его объяснить. Недавно мне рассказали, что недалеко от церкви были царские кухни, а на месте теперешней церкви была свалка обглоданных куриных ножек. Затем на этом месте построили храм Святому Николаю Чудотворцу и назвали его так странно. Пробираюсь я этак по сугробам и жалею, что выбрала этот путь, оказавшийся труднее, чем думала. Впереди меня маячат две фигуры: мужская и женская, и что-то они делают за сугробом. Подхожу ближе и вижу маленькую, лет семи, девочку, сражающуюся с санками, на которые взвалено огромное полено или, вернее, часть березы в сажень длиной. Санки застряли в сугробе, через который девочка хотела перевалить. Прохожие старались помочь, но бревно заело и сани ни с места. Бедная девочка! Она тоже хотела сократить путь. Мы все вчетвером долго и упорно пихали, тащили санки. Девочка плакала. Ее мать лежала больная дома, отца не было. Она осталась единственной работницей в доме. Наконец нам сообща удалось вытащить тяжелую поклажу из сугроба и направить по проторенной тропинке. Добрые люди взялись проводить ее до дома.
Эта сцена была обычным явлением в то время. Никто тому не удивлялся. На всем лежала мрачная печать разрухи. Ежеминутно осознавалось выражение: «Мерзость запустения». Этими двумя словами исчерпывалось все, несмотря на то что улицы кишели угрюмыми людьми, многие из которых почти потеряли человеческий облик. Только в переполненных церквях душа могла немного отдохнуть от поминутных страданий. В молитве была общность, людское братство, любовь к ближнему. Возле входа всегда стояла одна из сестер с тарелкой для пожертвований на заключенных, а на Рождество и Пасху церкви заваливали подношениями, которые потом распределялись по тюрьмам. Священники произносили особенно проникновенные и сердечные проповеди, в которых старались помочь пастве со смирением, надеждой и любовью переносить жизненные невзгоды и трудности. Никогда церкви так любовно не убирались и не содержались, никогда приходские хоры не пели так прекрасно. В Успенье – на Могильцах