Когда с вами Бог. Воспоминания (Голицына) - страница 205
Мне запомнился один из вечеров, когда рядом со мной полулежала Анна Волкова, а немного поодаль сидел, скрестив по-турецки ноги и отвернувшись от нас, Ростислав. Огонь в камине то вспыхивал, освещая лица, то потухал, погружая всех во тьму. Пели вполголоса что-то грустное, и вдруг Анна Волкова, наклонившись ко мне, стала изливать мне свои чувства безнадежной любви к Ростиславу. Ловсик мне говорила, что он влюблен в Мерику, так что мне только оставалось сочувственно слушать, но утешить ее я не могла. Меня удивила ее откровенность со мною, так как раньше я не была в ее поверенных, но, видимо, общая атмосфера вечера, неверный огонь, тихое русское пение заставили ее говорить. Я знала, что она несчастна дома, и мне было ее жаль. Ростислав был так близко, что мне казалось, что он все слышит, но когда я сказала ей об этом, она ответила: «Пусть слышит». Вскоре он встал и пересел подальше. Сандра Волкова, дочь Вари и двоюродная сестра Анны, была влюблена в Киру Арапова, который был к ней совершенно равнодушен, но давал ей штопать свои чулки. Лап на таких сборищах был всегда le bout en train.[234]
Когда Ловсик вернулась после Рождества в монастырь, я начала подумывать о поездке к Тюреньке. Мне не хотелось оставлять Лапа, но мы с Тюрей виделись мимолетно, в суете, и хотелось более тесного общения с ней. Мои дорогие башмаки оказались кладом, так как ноги в них перестали пухнуть. Я проносила их десять лет и рассталась только потому, что они окончательно развалились. Перед отъездом в Шотландию добрый Вава меня принял и просил поговорить с Фазером, спросив у него, не намеревается ли он сделать для Тюри settlement[235] (так, кажется, это у них называется), что полагается в Англии. Мне это показалось ужасным, но он заверил меня, что Фазер сам будет, видимо, ждать этого от меня. Дорогая Обливанка тоже просила меня это сделать для блага Джимов, говоря, что Фазер был расточителен и незапаслив. Мне тоже казалось таким бесполезным запасать и закладывать на будущее, особенно таким образом, но пришлось пообещать. Я уехала в феврале. Мозер мне много говорила о своем муже, и было ясно, что она его обожает, несмотря на его измену с ее младшей сестрой, которую она приютила после того, как та в одиннадцать лет осталась круглой сиротой, а Мозер только что вышла замуж. Когда Эдит выросла, то Мозер очень старалась выдать ее замуж, вдобавок та была красавицей. Но из этого ничего не вышло.
Итак, я отправилась в предвкушении радостного свидания с Тюрей, но огорченная разлукой с Лапом и мыслью о предстоящем мне денежном разговоре. Я выехала с утра и ехала весь день до Глазго, где меня встретила Тюря с Джимом. Было совсем темно, когда мы подъехали к большому дому и вошли в ярко освещенную большую переднюю, где нас встретил Фазер в шотландском костюме и красивая седая старушка в обычном платье. Нас вел по лестнице огромный дворецкий, прозванный the Duke. Меня провели в мою комнату. По дороге я призналась Тюре, что у меня болит живот от страха перед знакомством, но она уверяла меня, что они не страшные. Комната оказалась огромной, расположенной в длинном коридоре, где жили также Джимы. Тюря дала мне совет, как одеться к обеду, и попросила снять очки для первого знакомства. Я сказала, что в таком случае не увижу, что на тарелке, и потому просила не отпускать от себя ни на шаг. Джим тоже надел свой килт. Это замечательно нарядно и красиво и, как ни странно, придает очень мужественный вид. Втроем мы спустились в большую, ярко освещенную гостиную, где нас уже ждали, и вскоре появился the Duke, оповещая, что обед подан. Столовая была огромной, вся из темного дуба. На столе горели свечи под маленькими абажурами. Фазер и Aunt Aunt Lall были так радушны и просты в обращении, несмотря на ее викторианское происхождение, что я вскоре почувствовала себя как дома, только the Duke меня немного пугал. После обеда Фазер сам заваривал кофе в стеклянном приспособлении, и я с ужасом смотрела, как он на каждую чашечку клал большую ложку кофе. Я мысленно при этом восклицала: «What waste!»