Тем временем приближалась Пасха, Дашвуды куда-то уехали, закрыв дом, а мы перебрались к одной американке, которая пригласила нас на всю Страстную неделю, чтобы ходить к службам. Ловсик со мной жила в одной комнате, а Лап где-то наверху. У нашей хозяйки была одна очень красивая дочь лет восемнадцати, Марион, которая постоянно ссорилась с матерью, и Лап уверял, что они швыряют друг в друга стульями. Марион была очень артистична: музыкальна, писала картины, много читала, но была совершенно неверующая. Она часто приезжала в Чессингтон, где много беседовала с нашим большим приятелем Расторгуевым, по прозвищу Rasty, который пытался направить ее на путь истины. Она его слушала, спорила с ним, читала по его рекомендации, но оставалась равнодушной к вере вообще. У нее была старая няня-англичанка, которая жила у них и вела хозяйство. Мы все звали ее Нанни и очень ее любили. После нашего отъезда она уехала в Сербию к королеве, ожидавшей первенца, став, таким образом, первой нянюшкой теперешнего короля Петра и его брата. Rasty постоянно приглашал Марион в нашу церковь, и она была там несколько раз. Ее мать совершенно не понимала запросов дочери, будучи поглощена своей жизнью. Мы подружились с обеими и стали посредниками между матерью и дочерью. Со временем Марион вышла замуж за Степана Станчиева, который был католиком, и сама стала убежденной католичкой. Она родила множество детей и была счастлива. Ее дружба с Rasty продолжалась, и он был рад, что она все же восприняла веру в Бога, хотя не тем путем, который он ей указывал.
Мы говели все вместе, и Тюря была с нами. Вавы постоянно виделись с дядей Сашей и тетей Марой. Затем на нашем горизонте появилась Елена Щербатова, жившая под Лондоном и приехавшая с нами повидаться в Чессингтон. Она была жалкой из-за сильной нервозности, так на нее не похожей. Однажды, зайдя к ней в комнату, я застала ее в постели. В ответ на мой вопрос о ее здоровье она вдруг разрыдалась и сказала, что очень несчастна из-за одиночества и чувствует бесцельность своей жизни. Я поняла, что ее обычная бравурность была напускной и ей недоставало ласки и тепла семьи. Я долго беседовала с ней, убеждая, что жизнь не может быть бесцельной, а потом рассказала Обливанке о ней, в надежде, что та сумеет ее утешить.
Вавы нам сообщили, что нас всех пригласили на разговенье Волковы. Вавы должны были тоже ночевать в Лондоне. Нам сказали, что церковь обычно бывает переполненной, так как помимо русских туда приходит много англичан.
До сих пор нормальная жизнь мне кажется необычайной роскошью, и, конечно, я всякую минуту благодарна за нее Богу. Лапушка часто считал, что мне то одно, то другое было неудобно или плохо. Как такое могло быть? Все слишком хорошо для меня! Я пишу это у Ошп'ов, в комнате, залитой светом, сидя на уютном диване, и могу идти, куда и когда хочу! Слава Богу за все! Хотя мы еще рассеяны по лицу Земли.