Мы не слышали их разговора, который Тюря нам передала позже, над чем мы долго смеялись, закрывшись епанчой. Insull объяснил Лапу, что лучше всего, если тот приедет в Чикаго. Он обещал назначить ему время выезда, велел секретарю записать имя Лапа и адрес и, простившись, ушел.
Особенно любезно он попрощался с Тюрей. Секретарь подсел к нам и обещал всячески помогать Лапу и сказал, что раз Insull обещал место, то Лап его получит.
На этом мы распрощались с секретарем и пошли рассказать все Мозер, которая с нетерпением нас ждала, и к Вавам. Insull был то, что американцы называют hard boiled,[250] и это было объяснимо. Он по происхождению был из евреев, причем из самого бедного квартала еврейского Лондона, то есть – из гетто. Свою карьеру он начал с торговли газетами на улицах Лондона, был всегда бос и оборван, но, будучи способным и смекалистым, он сильно преуспел и, когда мы с ним познакомились, принадлежал к чикагской элите, став самым влиятельным человеком в коммерческом совете. Он был недоступен, и без помощи O‘Conner мы бы до него не добрались. Все наши друзья обрадовались, что Лапу обещано место.
Дядя Саша, который жил тогда в Лондоне с тетей Марой, очень полюбил Ловсика и всегда ее встречал и провожал, когда она приезжала в Лондон. Часть времени дядя Саша жил на любимом им острове Guernsey, а тетя оставалась в Лондоне. У них был квартирант, генерал Гольфтер, которого мы прозвали Бюстгальтером и который был со всеми необычайно фамильярен. Особенно радовались удаче Лапа Дашвуды, у которых Лап жил. Они меня часто приглашали обедать, чтобы я могла видеться с Лапом, и оставляли нередко ночевать.
Раз когда я пришла навестить Лапа, то застала его в большом смущении. Он рассказал, что стоит Дашвудам уйти из дома, как дворецкий начинает без конца говорить по телефону, и что на днях Дашвуд, платя за телефон, пришел в ужас от суммы счета. Когда он спросил дворецкого, то тот выказал неведение, и Дашвуд обратился к Лапу, попросив его не злоупотреблять разговорами с его номера. Когда же Лап пытался оправдаться тем, что он почти не пользуется телефоном, то Дашвуд ему возразил, что с тех пор как он у них живет, счет резко вырос. Бедный Лап пришел в отчаяние и спросил меня, что ему делать и не нужно ли сказать о том, что на самом деле происходит. Мне же показалось невозможным жаловаться на слуг хозяевам, как бы те ни были недобросовестны. Я просила Лапа сказать Дашвуду, что ему это крайне неприятно и что он просит позволения заплатить из наших денег, которые я заработала своим вязанием и рассчитывала их отложить на дорогу Лапу. Нам было очень тяжело, что нас могли заподозрить в такой неблагодарности люди, давшие ему приют. Не помню, взял ли Дашвуд деньги или нет, но вскоре они уволили дворецкого, который вообще оказался нечестен. Тогда Вава рассказал все Дашвуду, который упрекал Лапа за молчание, не поняв нашей точки зрения.