Савватия не на шутку рассердила медлительность медсестры.
— Что ж ты непонятливая такая?! А может, ты нарочно? Саботажница?! Расстреляю контру! Неси сюда мой наган! Сейчас же! Именем революции!
Спрыгнул с кровати, вытянулся во фрунт, запел, закричал, срываясь на фальцет:
— Вставай, проклятьем заклеймённый, весь мир голодных и рабов…
— Успокойтесь, успокойтесь, Савватий Трофимович! — медсестра подбежала, обняла крепко, стала укладывать. Савва оборвал пение — его затрясло — поспешно улёгся. Зинаида накрыла его одеялом, он свернулся под ним калачиком, заплакал:
— Отдай мой наган, Дашка. Отдай, сучка вражья. Я тебя расстреляю. Потом ты её встретишь. Она придёт ко мне. И всё закончится… Зина, я устал. Я очень, очень устал…
— А ты поспи ещё, поспи, миленький, — Зина погладила его по голове. — Чего так рано просыпался?
ШАХОВСКОЙ СТУЧЯТЬ. ЕВСЕЕВЫМ ЗВАНИТЬ
Москва просыпалась. День начинался тёплый, почти жаркий, совсем не типичный для московского ноября, только что вступившего в столицу. Дождь, ударивший было во всю мочь, тут же убрался в облака. Весело горело солнце, отражалось многократно зайчиками в стёклах домов. На влажных тротуарах Тверской двигалось по всем направлениям множество всякого люда.
За 10 лет облик москвичей сильно изменился. Одеяния потеряли своё многообразие, стали беднее, монотоннее. Преобладали серый и защитный цвета. Хотя, может быть, всё дело было в приближающейся зиме, наступающий холод заставил людей облечься в одноцветные пальто, ватники. Кое-где мелькали уже и полушубки, и даже тулупы.
Но главное, что отличало нынешних москвичей, — всеобщая озабоченность. Улыбок почти не было на встречавшихся и уносившихся лицах. Люди спешили по своим делам, не обращая внимания на тех, кто обретался рядом.
Лошадь неторопливо цокала по мостовой, что-то тихонько мурлыкал под нос извозчик. Мария оглядывала знакомые улицы, всматривалась в прохожих. Искала и не находила в себе никаких чувств. Вообще никаких. Будто попала в совершенно чужой город.
Это своё холодное безразличие она заметила ещё на вокзале. Тогда же удивилась вначале, но потом поняла, что воспоминания десятилетней давности, разбуженные Владимиром, выжгли в ней всё, что касалось прошлого. Она не хотела возвращаться в него, и то, что было связано с ним, отлетало прочь, не проникая в душу, не тревожа её.
Лишь когда увидела родной дом, с сохранившимися ажурными башенками по углам крыши, кто-то, будто куснул за сердце. Даже не укусил — дотронулся остренькими зубками. Сделалось немножко больно, сбилось чуть-чуть дыхание. Но тут же всё встало на свои места.