Спустя примерно десять лет Гинзбург берется писать ответ Жиду – свой лаконичный сократический диалог, где рассматривает табуированную тему однополой любви наиболее открыто, так, как не рассматривает ее больше нигде в корпусе своих текстов (по крайней мере тех, которые сохранились до нашего времени). Она придумывает голос персонажа – авторитетный мужской голос (о нем говорится в грамматическом мужском роде, хотя другие явные указания на пол персонажа отсутствуют), чтобы описать типичный процесс, постепенно приводивший геев и лесбиянок подросткового возраста, людей ее поколения, к осознанию их сексуальной ориентации после того, как они вдруг обнаруживали в себе «нечто постороннее, нечто невозможное»[578]. Вообразив, что ему представилась возможность дать совет юноше-гею, собеседник в диалоге Гинзбург рассуждает о том, какой подход к жизни – залог самых счастливых, насколько это возможно, взаимоотношений с любимыми (его ответ – смирение с ситуацией), одновременно предостерегая о фундаментальной подспудной проблеме. Крепкая большая любовь (говорит наставник) – редчайшее исключение, а следовательно, отношения могут стать стабильными и надежными, только когда они преобразованы различными социальными институтами и жизненными событиями. Однако «двух инвертированных связывает по преимуществу любовь, отчужденная от всего, на чем закрепляется любовь человека: дети, семья, оформленный быт, социальное признание, обязанности и обязательства. Но любовь, если она и не может ни во что перейти, не стоит на месте; она распадается от собственной самоцельности. Все это в особенности относится к женской инверсии». Лесбиянки сталкиваются с этой проблемой в самой острой форме, продолжает наставник, поскольку у «нормальной женщины» в обыденной или домашней жизни есть психологическая потребность в «формах, организуемых, определяемых общественной ценностью партнера»[579].
Жид и Гинзбург по-разному трактуют однополое желание, но их роднит, наряду с формой диалога, и такой прием, как метаповествование. Коридон – к которому его бывший друг (вначале настроенный довольно предвзято) приходит посоветоваться о том, как следует относиться к некоему «скандальному» судебному процессу (скорее всего, это отсылка к суду над Оскаром Уайльдом), – отвечает другу, проверяя на нем доводы из своей еще не завершенной книги «Защита педерастии»[580]. Между тем в тексте Гинзбург безымянного героя-собеседника вначале спрашивают, не пишет ли он сейчас роман. Все обсуждение однополого желания и однополых идентичностей происходит под предлогом ответа на вопрос, можно ли рассмотреть этот комплекс проблем в романе. Взял бы это как материал для своей прозы собеседник – мужчина, питающий особый интерес к этой теме? Он отвечает отрицательно. Эта тема – не только не «проблема», пригодная для романа, но «даже и не тема. То есть, может быть, это тема для гуманного романа о беспощадности общества. Ну, к таким романам я отношусь равнодушно. Потому, в частности, что беспощаднее общества здесь собственные закономерности. Что касается психологического романа… Если бы я писал психологический роман, я отвел бы эту тему. Подмененную, неверную тему особой любви, будто бы непохожей на все другие»