. Проявляя тонкое чутье к этому регистру языка, Олейников использует его, чтобы создать серьезное, возвышенное произведение о любви, голоде, тоске и смерти
[712]. В лице Олейникова Гинзбург обретает союзника в битве с идеологиями символизма, влиянию которых она была подвержена в юности, а также живое доказательство взаимосвязи между обновлением языка и возрождением взаимоотношений языка с ценностью.
Еще один писатель-единомышленник, когда речь идет о любви, – Эрнест Хемингуэй, чей роман «Прощай, оружие» (1929) Гинзбург, по ее словам, получила от Анны Ахматовой сразу после его перевода на русский (1936);[713] Хемингуэй, наряду с Прустом, занимает видное место в первом варианте «Теоретического вступления» к «Дому и миру», который датирован 1939 годом[714]. По мнению Гинзбург, именно Хемингуэй обнажил бессвязный и поверхностный характер разговоров в ХХ веке, а также характер любви для людей, которые понятия не имели, доживут ли до завтрашнего дня (у Хемингуэя речь идет о солдатах, но можно было бы легко подумать и о советских гражданах в период сталинского террора):
Хемингуэй, писатель современный своему времени, в противовес всем средним и новым векам, утверждает физическую любовь как не требующую никаких оправданий. Но утверждение это неотделимо от трагической сущности любви, открытой Хемингуэем в обществе XX века. Любовь, особенно большая любовь, – состояние, которое не может длиться. Оно предназначено для того, чтобы соединить двух людей; для того же, чтобы двое могли оставаться в соединении, любовь должна закрепиться на другом социальном материале (быт, дом, дети). Первоначальное чувство – совершенно беспримесное – попробуйте мысленно продолжить до бесконечности. Вы получите сразу трагическое, непосильное, никуда не ведущее напряжение, которое граничит с необходимостью катастрофы[715].
Здесь Гинзбург приписывает Хемингуэю истины, открытые ею самой в эссе от 1934 года «Стадии любви», а значит, американский писатель, возможно, не столько повлиял на нее, сколько подтвердил, как она сочла, правильность ее интуитивных догадок. В этом смысле и вопреки любой хронологии Хемингуэй становится для Гинзбург одним из предшественников. Оба этих писателя помещают любовь в контекст катастрофического исторического опыта, где любовь и сама по себе становится катастрофическим опытом. То, как в 1939 году Гинзбург описывает героя романа «Прощай, оружие», созвучно описанию характера Оттера в «Доме и мире». Оба персонажа, существующие во враждебном им мире, пытаются преодолеть свою изолированность с помощью любви одного-единственного другого человека. В результате получается «уже не домостроительство, но цепляние друг за друга и сцепление двух человек в пустоте»