– Ты пойми это то же самое, что с работой. Так же как ты сама по себе ни черта не можешь делать а на службе работаешь хорошо; так же тебе нужна семья, ребенок, обязательства совершенно принудительные; чтобы нельзя было от них отделаться словами. Когда ребенок пищит, тут не поговоришь. Может ты будешь хорошая жена и мать. Почем я знаю? Это как номерок вешать. Единственное, что тебя может спасти[736].
Мы далеко ушли от соблазнов в духе произведений Достоевского, которые описывались в юношеских дневниках. В советах Оттера изложена теория полезности «норм» для обычных людей, которой в то время придерживалась Гинзбург. Однако сам Оттер принадлежит к кругу избранных: он серьезно относится к словам, ищет самореализации в творчестве, а его чувство ответственности не зависит от диктата институциональных установлений (что, правда, не оберегает его от эротических неудач).
Читатель может спросить: если Гинзбург полагала, что структура личности замысловатым образом предопределяется средой, почему она не пожелала отбросить традицию мужской эстетической позиции, унаследованную от Вейнингера и литературы прошлого? Если учесть, что Гинзбург заключила этический договор со словом (слова отражают и обязаны отражать действительность, завоевываются ценой опыта и страданий), почему же она как бы нарушает этот договор, фикционализируя свой гендер и сексуальную ориентацию? Видимо, разгадка такова: хотя в повседневной жизни Гинзбург, должно быть, употребляла, говоря о себе, грамматические формы женского рода, на свою позицию в любви и литературе она все же смотрела через призму культурных моделей, где под субъектной позицией по-прежнему понималась преимущественно мужская точка зрения. Тут вспоминается сентенция Шатобриана, которая очень нравилась Гинзбург (в том виде, в каком ее привел Пушкин в письме к другу, сообщая несентиментальным тоном о своей скорой женитьбе): «Счастье можно найти лишь на проторенных дорогах» (Il n’y a de bonheur que dans les voies communes). В глазах Гинзбург единственная «ценная» и «полная» любовь – та, которая уже была сконструирована в литературе и обществе с мужской точки зрения. Она цитирует слова анонимного лица, которое именует «NN»: «Любовь – не женское дело: если хотите, не женского ума дело»[737]. Выбор Гинзбург также говорит о том, что желание изобразить опыт, казавшийся ей типичным в социально-психологическом плане, преобладало у нее над желанием быть радикальной.
Но творческие решения Гинзбург могут порождать явные неувязки. В «Доме и мире» никак не объясняется, почему отношения Ляли с Оттером должны оставаться «тайными» и, следовательно, Ляля не может благодаря этим отношениям выглядеть в глазах общества желанной и искушенной в сексуальном отношении женщиной. В «Стадиях любви», при описании отношений, основанных на том же автобиографическом опыте (прообразом, по-видимому, были отношения Гинзбург с женщиной, изображенной в текстах в образе Ляли), проблемы, спровоцированные «сплетнями» и «внутренней ненормальностью положения», побуждают Б., персонажа женского пола, завести роман с кем-то третьим (предположительно мужчиной), чтобы осуществить на практике «безусловное отрицание самой сущности отношений». Гипотетический читатель, не догадывающийся, что в «Доме и мире» гетеросексуальная «ролевая игра» камуфлирует гомосексуальное содержание, может спросить, почему Оттер даже не думает о женитьбе на Ляле. Не странно ли, что Оттер, любовник Ляли, рекомендует ей ради ее же спасения стать женой другого и родить этому другому ребенка? Читатель, которому знакомы методы претворения своего опыта, применявшиеся Гинзбург, поймет, что она пытается претворить в слово опыт любви, избегая полной фикционализации.