Есть историческая функция человека, его положение в расстановке сил, которую люди определенной ценностной ориентации считают положительной или отрицательной (концепция вполне релятивистическая, конечно). Есть, далее, конкретное общественное поведение человека, соотнесенное с его функцией, но ей не тождественное, отклоняющееся под давлением обстоятельств. Есть, наконец, личные свойства.
Оценочные знаки трех этих пластов могут совпадать, могут не совпадать и вступать в разные сочетания. Плюсы и минусы, проставляемые с относительной, но вовсе не субъективной, а в своем роде обязательной (групповое сознание) точки зрения[876].
Гинзбург отмечает, что ее оценки имеют релятивистский, но не субъективный характер: они дают представление о сообществе, о среде (иначе говоря, о взглядах «обобщенного другого», как выразился бы Мид). Она называет заслугой «современной социологии» мысль, что человек представляет собой «социальное устройство» и действует в соответствии с ценностями, внушаемыми ему группами, к которым он принадлежит[877]. В то время как суждения Сен-Симона о поведении людей основаны на личном общении и личных отношениях[878], Гинзбург создает более научную категорию «конкретного общественного поведения человека», которое предположительно не зависит от отношений этого человека с Гинзбург (хотя на практике это, по-видимому, было невозможно). Представление Гинзбург об «исторической функции» ее современников зависит, как представляется, от доминирующей социальной роли этого человека, его служебного положения (например, ученый, администратор, писатель или редактор) в культурных институтах или даже его роли в неофициальной литературной жизни – роли, которая, как полагала Гинзбург, тоже могла обнажать «социальные закономерности»[879].
В отличие от Сен-Симона Гинзбург оправдывает смену линии поведения, происходящую под давлением внешних обстоятельств: она признает, что у людей из ее среды выбор был невелик. Описывая, как некто сделался из попутчика чиновником, она заметила: «Опять выбор. И какой! – в сущности, между возможностью жить и невозможностью»[880]. На взгляд Гинзбург, советская система породила следующие типы людей: «порядочные (которые в основном не сохранились), полупорядочные, мерзавцы, которые хотели делать то, что они делали, полумерзавцы, которые не хотели делать то, что они делали, и потому делали немного меньше»[881]. Таким образом она пытается скорректировать склонность своего поколения к «наивному реализму» («когда мы думали, что все рабовладельцы – плохие люди, а рабы – хорошие»), а также мнения интеллектуалов из более молодых поколений, которые смотрели «из дали, стирающей оттенки»