Это обращение симптоматично и по другим причинам. Гинзбург упоминает о «связно построенном признании» как о соблюдаемой ею условности нарратива, хотя в этом тексте создает что-то совсем иное. Возможно, ее непоследовательные, гетерогенные, обобщенные повествования действительно начались с серии признаний, но эти признания были полностью трансформированы и спрятаны среди наблюдений за другими людьми и их словесных портретов. Гинзбург заявляет, что связующая нить этих «признаний» – единый голос или манера письма («Они изложены мною, и потому…»). Это указывает на традиционное понимание авторства, которому Гинзбург остается верна, несмотря на радикальный подход к персонажу и самопрезентации[1030].
Обычный для Гинзбург модус, присутствующий в ее записных книжках намного заметнее, чем в ее повествованиях, таков: «Писать совсем косвенно: о других людях и вещах, таких, какими я их вижу»[1031]. Ее «я» – часто тайный наблюдатель, аналитик; иначе говоря, «я» остается чем-то вроде объединяющей силы. Между тем, когда Гинзбург пишет о некоем автобиографическом «я», обычно это наблюдаемое «я» (или несколько «я») отделено от наблюдающего «я» и дистанцировано от него на определенное расстояние. Оттер и Эн становятся объектами, «подставными лицами»[1032]. Благодаря этому Гинзбург вольна расщеплять их опыт на части и рассеивать его по повествованиям, которые ничем не взаимосвязаны.
Возможно, в определенных случаях читатель может постулировать идентичность Оттера-Эна во всей группе текстов (например, связывая куски «Рассказа о жалости и о жестокости» с «Записками»). И все же, расщепляя эти повествования и разводя их так, что в некоторых местах они противоречили одно другому, Гинзбург пыталась донести две мысли сразу. Первая: индивидуальный опыт и слова человека важны и обладают историческим значением (кредо, унаследованное ею от Герцена). Вторая: вместе с тем (читателям) должно быть не важно, чей именно это опыт, кто именно описан в произведении, можно ли проследить происхождение конкретной подробности или конкретного слова до какого-то единственного биологического или биографического «организма». Следует отметить, что Гинзбург дала Герцену особое право разделять на части и облагораживать свой опыт, утаивать и трансформировать унизительные элементы биографии, поскольку он исследовал связь личного с историческим.
В 1940‐е годы, работая над черновиками «Записок блокадного человека», Гинзбург пыталась разработать новый метод анализа личности:
Новому (пока еще преимущественно негативному) восприятию человека соответствует новый метод его рассмотрения. Психологический роман XIX века возник на великих иллюзиях индивидуализма. Сейчас рассмотрение человека как замкнутой самодовлеющей души имеет бесплодный, эпигонский характер. Современное понимание – не человек, а ситуация. Пересечение биологических и социальных координат, из которого рождается поведение данного человека, его функционирование. Человек как функция этого пересечения. Этот унылый аналитический метод не мыслится мне действительным на все времена, но лишь наиболее адекватным существующей в данный момент негативной концепции человека