.
Летом и Эн, и его тетя уезжают отдыхать, а старика оставляют одного в ситуации, когда ему не хватает денег на жизнь. Отцу настолько тяжело, что он вынужден отправить сыну умоляющее письмо, которое заставляет Эна выйти из «лазейки непонимания». Вспоминая об этом, Эн детально анализирует изнурительную, одинокую, жалкую реальность, в которой существовал старик, дни и ночи старика. И заключает:
Они были, эти медленные стариковские ночи со всеми подробностями течения мыслей о ненужности, о ноге, о смерти. И никак нельзя вынуть из раскаяния это звено, чтобы не было тех дней и ночей и мыслей. И достаточно представить себе их ясно как бывшие, чтобы захотелось головой удариться об угол стола[288].
Смерть берет на себя функцию прожектора: теперь Эн в полной мере воспринимает мучительную жизнь другого. Он не властен изгладить из сознания эту реальность, укорененную во времени, которое теперь кажется более перманентным и более логичным, опровергая ощущение Эном его существования как фрагментарного и имманентного. Страдание конкретного человека, вообразить которое даже чересчур легко, служит убедительным доказательством непрерывного существования самого Эна – тем доказательством, которым не может быть всего лишь теория.
Примерно восемь лет отделяют смерть дяди Гинзбург, которая стала толчком к написанию «Заблуждения воли», от смерти ее матери во время Ленинградской блокады[289]; вскоре после смерти матери Гинзбург написала начерно «Рассказ о жалости и о жестокости», никогда не публиковавшийся при ее жизни[290]. Эти два произведения тесно связаны между собой. В них фигурирует один и тот же герой (Оттер, позднее, в переработанной версии «Заблуждения», получивший имя Эн), устойчивый во времени настолько, насколько вообще может быть устойчив фрагментарный персонаж. В обоих рассказах герой виноват тем, что неверно оценил события, а раскаяние приводит его к анализу ситуации. Внутренняя работа, совершаемая им в повествовании, состоит в том, чтобы попытаться понять и взять под контроль воспоминания, не дающие ему покоя. В «Рассказе о жалости и о жестокости» не так много обобщающих рассуждений о жалости, угрызениях совести и смерти, как в «Заблуждении воли», но, когда эти рассуждения начинаются, они повторяют и подкрепляют теории, сформулированные Гинзбург в более раннем рассказе. Можно было бы даже утверждать, что второе произведение – развернутая иллюстрация к более обобщенным тезисам первого.
«Рассказ о жалости и о жестокости» начинается с рассмотрения того, как Оттер и героиня, именуемая «тетка», переживают ее надвигающуюся смерть как повторение смерти старика (отца/дяди). Оттер – повествователь в третьем лице – проводит такое сравнение: