группе людей, среди которых были Анна Ахматова, Николай Пунин, Николай Олейников, Григорий Гуковский, Борис Энгельгардт и еще не менее шести человек
[362]. После чтения она зафиксировала (в форме неопубликованной записи) отзывы слушателей и то, как они охарактеризовали тему, стиль и жанр ее повествования
[363]. Григорий Гуковский предпочел описать жанр этой новаторской вещи как «роман», материалом для которого служит «человеческая мысль», а не переживания. (Это Гуковский позднее распространил слух – циркулирующий и доныне, – что Гинзбург писала прустовский роман
[364].) Но одна подруга (именуемая в записи просто «Л.») сказала, что записные книжки нравятся ей больше, и добавила: «И потом это совсем не роман. Собственно те же з<аписные> кн<ижки>, только они стали однообразнее». Ахматова прокомментировала поразительные описания любви у Гинзбург, заметив: «Очень разоблачительно, т<ак> ч<то> даже неприятно слушать»
[365].
Хотя «Возвращение домой» ориентировано на несколько жанров (например, эссе, дневник, мемуары и роман или повесть), «Л.», подруга Гинзбург, была права, заметив, что этот текст «однообразнее», чем записные книжки. В неопубликованной статье «О записных книжках писателей» (ок. 1930 – 1932) Гинзбург сама идентифицировала, что для записных книжек «специфична» «многожанровость», причем эти жанры «должны смешиваться, перебивать друг друга».
В этой главе я рассматриваю гетерогенность и гибкость записных книжек Гинзбург, выясняя, что происходит, когда отдельная «запись» мигрирует из одного композиционного единства в другое и обзаводится новыми соседями. Я исследую «теорию записи в записной книжке» Гинзбург, изложенную в ее ранних научных работах о Петре Вяземском (1925–1926, 1929) и в статье «О записных книжках писателей» – ее первых рассуждениях с научных позиций о промежуточной прозе – на тему, с которой Гинзбург впоследствии внесла свой наибольший вклад в науку о литературе.
Ранние научные работы Гинзбург и зарождение проекта записных книжек в 1925 году совпали с ощущением, что роман переживает кризис, и с растущим интересом к документальной литературе. Сосредоточившись на второй половине 1920‐х годов, мы сможем проследить, как записные книжки Гинзбург подпадали под влияние этого кризиса и стремились его преодолеть. Хотя ей как творческому человеку не импонировали некоторые аспекты традиционного романа, в своих записях и больших повествованиях она искала способы навести мосты между записной книжкой и романом. Одну из ключевых ролей при «романизировании» записи играет характерная поэтика «формулы» – выразительной фразы или словосочетания, где в сжатой или спрессованной форме содержится целая сокровищница впечатлений. С романом формулу роднят несколько свойств: формула старается смотреть на вещи ретроспективно и выражать те аспекты судьбы человека, которые соответствуют более общим законам («закономерной человеческой судьбе»)